Выстроенный из камня дом был не только притягателен для взгляда — разрозненное гармонизировано, сложный узор деталей сведен в одно целое, — но выглядел и нерушимым, и неуязвимым зданием, которое не уничтожит никакой огонь, которое стоит здесь, вероятно, со времен первых переселенцев. Обыкновенные камни, грубые валуны, мелькающие там и здесь между деревьев, справа и слева от дорожек парке в Уиквэйке, превратились здесь в материал, из которого выстроен дом. Впечатление, произведенное этим, было незабываемым.
Приходя в школу, он бессознательно присматривался к одноклассницам, решая, с которой из них он хотел бы жить в этом доме. После этой поездки с командой в Уиппани он, слыша слово «камень» или даже «запад», немедленно представлял себе, как возвращается после работы в этот укрытый за деревьями дом и видит свою дочку — маленькую девочку, взлетающую высоко в небо на качелях, прилаженных им для нее. Он еще только второй год учился в старших классах, а уже ясно представлял себе эту дочку, бегущую навстречу, чтобы поцеловать его, видел, как она обнимает его, как он сажает ее на плечи и несет в дом, а там проходит через все комнаты на кухню, где, стоя в передничке у плиты, готовит ужин обожающая девочку мать, то есть та девочка, что в прошлую пятницу сидела прямо перед ним в кинотеатре имени Рузвельта, чьи волосы свешивались на спинку стула так, что — посмей он — их можно было коснуться. Всю жизнь он умел увидеть все, целиком. Любая новая подробность присоединялась к целостной картине. Естественно, ведь он пристегивал к ней и себя, добавлял себя как часть к целому.
Потом он поступил в Упсалу и увидел Доун. Он шла через двор, направляясь к роще, в которой студенты обычно коротали время между лекциями.
Всю жизнь он умел увидеть все, целиком. Любая новая подробность присоединялась к целостной картине. Естественно, ведь он пристегивал к ней и себя, добавлял себя как часть к целому.
Потом он поступил в Упсалу и увидел Доун. Он шла через двор, направляясь к роще, в которой студенты обычно коротали время между лекциями. Здесь, в тени эвкалиптов, она обычно болтала с девушками, живущими в Кенбрук-холле. Однажды он незаметно пошел за ней по Главной улице к автобусной остановке, что была возле Кирпичной церкви, и она вдруг остановилась возле витрины «Вест и Ко». Минуту спустя вошла внутрь, а он, подойдя к витрине и рассматривая манекен в юбке new look, представил себе, как Доун Дуайр, стоя в одной комбинашке, примеряет эту юбку за шторкой в глубине магазина. Девушка была так хороша, что даже смотреть на нее показалось ему такой недопустимой вольностью, как будто смотреть означало уже прикасаться или льнуть к ней, как будто, знай она, что он смотрит (а как же ей было это не знать?) и не может отвести глаз, она поступила бы, как и следует любой приличной девушке, а именно мысленно занесла бы его в разряд грязных развратников. Он прошел через службу в морской пехоте, помолвку в Южной Каролине, разрыв этой помолвки по настоянию семьи; он уже много лет не вспоминал о доме из камня с черными ставнями на окнах и качелями перед крыльцом. Чувственно красивый, недавно демобилизовавшийся, окруженный, как бы он там от этого ни отгораживался, блестящей славой спортивной звезды, он целый семестр не решался назначить Доун свидание не только потому, что перспектива бесстыдно любоваться вблизи ее красотой казалась ему чем-то близким к подглядыванию в замочную скважину, но и потому, что, когда они будут рядом, она непременно сразу же разглядит ту роль, которую мысленно он ей предназначил: стоя у плиты на кухне дома из камня, встречать его, несущего на плечах их дочурку Мерри (Радость), такую радостную и веселую, когда она раскачивается на подвешенных им качелях. По вечерам он бесконечно крутил пластинку с модной в тот год песенкой «Пэг, мое сердце». В ней были слова «я хочу покорить тебя, ирландское сердечко», и каждый раз, увидев точеную изящную фигурку Доун на одной из аллеек колледжа, он потом целый день неосознанно насвистывал эту мелодию. Иногда замечал, что насвистывает во время игры — стоя во внешнем круге и дожидаясь, помахивая битой, когда придет очередь бить. В этот период над головой у него было как бы два неба: общий голубой свод и Доун.
И все же ему было не подойти к ней; слишком силен был страх, что она, конечно же, сразу прочтет его мысли и посмеется над его завороженностью и над невинностью фундамента, на котором базируются чувства бывалого морского пехотинца к Королеве весны Упсалы. Она решит, что Сеймур Лейвоу, который, еще не сумев познакомиться, мечтает воплотить в ней свои давние фантазии, — просто тщеславный, испорченный мальчишка, хотя на самом деле это означало более раннее, значительно более раннее, чем у всех окружающих, созревание сугубо взрослых желаний и амбиций и возбужденное, до мелочей продуманное предощущение сюжета своей жизни. Демобилизовавшись в двадцать лет, он вернулся домой человеком, стремящимся к зрелости. Детской в нем была только жадность, с которой он мечтал о взрослой ответственности, чем-то схожая с нетерпеливой жадностью ребенка, прильнувшего к окну кондитерской.