— Мой отец, — говорил Джерри, — был не подарок. Властный. Всюду сующий нос. Не представляю, как люди могли у него работать. Когда предприятие переехало на Централ-авеню, первое, что он ввез, был его стол, и поставил он его не где-нибудь, не в кабинете со стеклянной стеной, а аккурат посреди цеха, чтобы можно было следить буквально за каждым. Шум там стоял ужасающий: швейные машины гудят, заклепочные стучат — сотни машин одновременно, и посреди всего этого — стол его величества, телефон его величества и само его величество. Хозяин перчаточной фабрики, а полы в цехе всегда мел сам, и особенно тщательно — около резаков, где кроили кожу, потому как по размеру обрезков хотел определить, кто приносит ему убытки. Я сразу сказал Сеймуру, чтобы он послал все это подальше. Но Сеймур-то был из другого теста. У него было большое сердце, широкая натура, и они его просто-напросто съели, все эти удавы. Ненасытный отец, ненасытные жены, да и паршивка-дочка тоже. Убийца Мерри. Каким потрясающе цельным человеком он был когда-то, как крепко стоял на ногах! «Ньюарк-Мэйд» была его абсолютным, безусловным успехом. Пленял людей настолько, что они душу отдавали предприятию. Бизнесмен от бога. Мастерски шил перчатки, мастерски заключал сделки. Был на короткой ноге с миром моды. Дизайнеры с Седьмой авеню делились с ним всеми своими замыслами.
Пленял людей настолько, что они душу отдавали предприятию. Бизнесмен от бога. Мастерски шил перчатки, мастерски заключал сделки. Был на короткой ноге с миром моды. Дизайнеры с Седьмой авеню делились с ним всеми своими замыслами. Почему он и был впереди всех. В Нью-Йорке всегда заходил в магазины конкурентов, высматривал у них что-нибудь интересное, щупал кожу, растягивал перчатку — все делал, как старик учил. Продавал практически всегда сам. Заказы крупных оптовиков оформлял лично. Богатые клиентки были без ума от Сеймура. Немудрено. Приедет, бывало, в Нью-Йорк и приглашает в ресторан этих шикарных еврейских дам — крутых бизнес-леди, которые легко могут или озолотить, или разорить. Поит-кормит их, и к концу вечера они уже по уши влюблены, и уже не он их обхаживает, а они его. На Рождество они присылают моему братцу билеты в театр и ящик виски — не наоборот. Он умел завоевывать доверие таких людей просто тем, что был самим собой. Узнает, какую благотворительность опекает крупный клиент, добудет билет на ежегодный обед соответствующего фонда в «Уолдорф-Астории», явится туда в смокинге — кинозвезда, да и только, — тут же, на месте, пожертвует крупную сумму на борьбу с раком, мышечной дистрофией, на «Еврейское воззвание», на что угодно — и вот уже «Ньюарк-Мэйд» получает заказ. И знал, какие цвета будут в моде в следующем сезоне, станут перчатки длиннее или короче. Красивый, надежный, работящий мужик. В шестидесятые в городе была пара неприятных забастовок, бизнес очень напрягся. Его рабочие тоже вышли на пикет, но он подъехал, машина остановилась, и вот уже швеи вовсю извиняются, что они в этот час не на работе. К брату моему они были более лояльны, чем к профсоюзу. Все любили его, абсолютно порядочного человека, который мог бы всю жизнь прожить, не мучаясь никаким дурацким чувством вины. Занимался бы себе перчатками и горя не знал бы. Но стыд, и неуверенность, и боль мучили его до конца жизни. Он дожил до зрелости, не терзая себя бесконечными умозрительными вопросами о смысле жизни; он обретал понимание смысла жизни как-то иначе. Я не имею в виду, что он был глуповат. Некоторые считали его недалеким. Как же! Ведь это была сама доброта. Но он был не так прост. Да полной простоты и не бывает. Здесь дело было в том, что все проклятые вопросы настигли его слишком поздно. Плохо, когда они настигают тебя слишком рано, но еще хуже, когда это случается слишком поздно. Та бомба разнесла его жизнь в клочья. Истинной жертвой взрыва стал именно он.
— Какая бомба?
— Игрушка малютки Мерри.
— Что за «игрушка Мерри»?
— Мередит Лейвоу — это дочь Сеймура. Пресловутая «римрокская террористка», школьница, которая взорвала почту и отправила на тот свет доктора, — дочь Сеймура. Пыталась остановить войну во Вьетнаме, убив человека, опускавшего в пять утра письмо в почтовый ящик. Врача, который шел в больницу. Ангелочек. — Казалось, голос его не вмещал всего презрения и ненависти, которые он чувствовал. — Взрывая почту, она осуждала Линдона Джонсона за войну. Городок маленький, поэтому почта была в магазине — просто окошко в глубине зала да два ряда ящичков с замочками — вот и вся почта. Покупаешь марки заодно со стиральным порошком, спасательным жилетом и электрическими лампочками. Милая старомодная Америка. Сеймур принял эту американскую старомодность. А его дочь — нет. Он стремился оградить девочку от причуд реальности, а она ткнула его в них носом. Брату казалось, что, поселив семью в Олд-Римроке, он спасает ее от всех сложных проблем, но дочка вернула его в их гущу. Да, она ухитрилась засунуть бомбу в окошко почты, но когда та громыхнула, к чертям полетел и весь магазин. Вместе с доктором, который как раз опускал письмо в ящик. Гуд-бай, прелестная Америка, и здравствуй, жизнь.