— Позвонить мне. Это было альтернативой. Позвонить ее отцу. Если бы ты сообщила: «Она в безопасности, не беспокойся» — и дальше держала ее в поле зрения…
— Она была взрослой девушкой. Как можно было держать ее в поле зрения?
— Запереть на замок и не выпускать из дома.
— Она не животное. Не кошка, не птица, которую можно посадить в клетку. Она собиралась сделать то, что казалось ей правильным. Она доверилась мне, Сеймур, и злоупотребить этим доверием… Нет, я хотела, чтобы она понимала: в мире есть человек, которому она может довериться.
— В такой момент! В такой момент она нуждалась не в твоем доверии! Она нуждалась во мне!
— Но было ясно, что именно у тебя ее будут искать. Что хорошего мог принести звонок? Привезти ее я не могла. Кроме того, они могли заподозрить ее присутствие в моем доме. В какой-то момент мне вдруг показалось, что это ведь самое вероятное, и они могут это понять. Легко было предположить, что и мой телефон прослушивается. Как же мне было позвонить?
— Ты должна была найти способ связаться со мной.
Легко было предположить, что и мой телефон прослушивается. Как же мне было позвонить?
— Ты должна была найти способ связаться со мной.
— Она появилась во взвинченном состоянии, выкрикивала что-то лихорадочное. Война! Семья! Я подумала: что-то у вас случилось. Что-то, ужасное для нее. Она была на себя не похожа, Сеймур. Было ясно: с девочкой очень и очень неблагополучно. Ее было попросту не узнать. И она говорила о тебе с такой ненавистью… что у меня зашевелились самые чудовищные подозрения. В тот период, когда мы были вместе, я, вероятно, пыталась в них разобраться.
— Что? Что ты говоришь?
— Я пыталась понять, не заложено ли в тебе зло. Возможно ли, что она подверглась чему-то, что привело ее к этому страшному поступку. У меня мысли путались. Я хочу, чтоб ты понял: я никогда до конца не верила в эту возможность и не хотела в нее поверить. Но внятного объяснения не было. Оставалось теряться в догадках.
— И? И что же тебе прояснил наш роман? Что, черт побери, ты выяснила, заведя со мной этот грязный романчик?
— Что ты добр и отзывчив. Делаешь почти все, что можно, чтобы вести себя интеллигентно и достойно. Что ты таков, каким я тебя представляла до того, как она взорвала эту бомбу. Сеймур, поверь, я думала только о ее безопасности. Поэтому и приютила ее. Заставила принять душ и привести себя в порядок. Уложила спать. Я в самом деле не думала…
— Она взорвала дом, Шейла. Человек был убит. Проклятое телевидение говорило обо всем этом!
— Но я включила телевизор позже.
— В шесть часов вечера ты все узнала. Она провела у тебя три дня. А ты не дала мне знать.
— Какой прок был бы от этого знания?
— Я ее отец.
— Да, ты ее отец, а она взорвала дом. Зачем же снова привозить ее к тебе?
— Ты что, не понимаешь, о чем я говорю? Это ведь моя дочь.
— Она очень сильная девушка.
— Настолько, что может одна-одинешенька справиться со своей жизнью? Нет!
— Вернуть ее тебе не означало бы помочь ей. Она не собиралась сидеть паинькой. Нельзя взорвать здание, а потом…
— Твой долг был сообщить мне, что она у тебя.
— Я боялась, что это поможет им изловить ее. Она прошла такой путь и стала настолько взрослее, что — мне казалось — сможет уже действовать самостоятельно. Она действительно очень сильная, Сеймур.
— У нее сдвиги в психике.
— У нее острые проблемы.
— Господи! Разве отец не имеет отношения к проблемам своей дочери?
— Имеет. И огромное. Вот почему я не могла… Я ведь считала, что у вас случилось что-то ужасное.
— Что-то ужасное случилось с магазином.
— Но видел бы ты ее. Она так чудовищно растолстела!
— Видел бы я ее? А где она, по-твоему, жила? И ты должна была немедленно связаться с родителями, а не позволить девочке бежать куда глаза глядят. Она нуждалась во мне больше, чем когда-либо. Нуждалась в своем отце. Хочешь сказать, что она в нем совсем не нуждалась? Ты сделала ужасную ошибку. Надеюсь, ты это знаешь. Это была ужасная, ужасная ошибка.
— Но что бы ты для нее сделал? Что кто угодно другой мог сделать?
— Я заслуживал того, чтобы мне сообщили. Я имел право знать. Она несовершеннолетняя. Она моя дочь. Ты должна была сообщить мне.
— Мой первый долг был по отношению к ней. Это была моя пациентка.
— Она уже не была твоей пациенткой.
— Но прежде была. И очень необычной пациенткой. Она во многом продвинулась. Мои главные обязательства были по отношению к ней. Ее доверие нельзя было обманывать. Она уже была пострадавшей.
— Ушам своим не верю.
— Это прописано в законе.
— В каком законе?
— В законе, запрещающем злоупотреблять доверием пациента.
— Но есть и другой закон, идиотка. Закон, запрещающий убивать. Ее разыскивала полиция.
— Не говори о ней в таком тоне. Конечно, она должна была прятаться. А как иначе? Я допускала, что она сама сдастся в руки правосудия. Но сделает это позже. И так, как сочтет нужным.
— А я? А ее мать?
— Мысль о тебе убивала.
— Мы постоянно виделись в течение четырех месяцев. Она убивала тебя каждый день?
— В каждую нашу встречу я гадала, изменится ли что-то, если ты будешь знать. Но я не видела, что может измениться. Моя откровенность не принесла бы никаких перемен. Ты и так был уже сломлен.