4
«Проблемы творчества»
Бертольд Энтони Лудд
Резюме.
С древних времен до сегодня мы видели что есть несколько критериев, по которым критик анализирует продукты творчества.
Можно ли узнать какое брать мерило? Непосредственно ли подходить к предмету? Или опосредованно?
Другой есть источник для изучения творчества, в великой драме философа Вольфганга Гёте «Фауст». Невозможно отрицать неоспоримый литературный фронтон, «шедевр». Но что за мотивация подвигла его описать рай и ад таким странным образом? Кто есть Фауст если не мы сами? Не указывает ли это на подлинную необходимость достичь понимания? Ответ может быть один, да.
Таким образом снова мы приходим к проблеме творчества. Все прекрасное имеет три условия: 1. Предмет должен быть в формате литературы. 2. Все части содержатся в целом, и 3. Смысл лучезарно ясен. Истинное творчество присутствует только тогда, когда его можно наблюдать в произведении искусства. В этом также философия Аристотеля применимая поныне.
Нет, критерий творчества не только ищется в области «языка». Разве ученый, пророк, художник не предлагают свой собственный критерий суждения, к той же общей цели. Какой путь избрать если так? Или правда что «Все дороги ведут в Рим»? Более чем когда бы то мы живем во время, когда важно определить ответственность каждого гражданина.
Другой критерий творчества создан Сократом так жестоко преданным смерти своим же народом и я цитирую: «Ничего не знать — первейшее условие любого знания». Исходя из мудрости этого великого греческого философа не можем ли мы прийти к нашим собственным выводам по поводу этих проблем? Творчество — это способность видеть отношения там где их не существует».
5
Берти валялся в кровати и ковырял под ногтями; Франсес спустилась за почтой. Когда она не работала, Берти жил у нее — собственная его комната пришла в некоторый беспорядок, пока он писал эссе. Сексуальными их отношения было не назвать, хотя пару раз, чисто по-дружески, Франсес предлагала минет, а Берти соглашался, но для обоих это было влом.
Что свело их — кроме общей ванной, — так это печальный неколебимый факт, что у Франсес квалификационный регент-балл был 20.
Из-за какой-то ее болезни. Кроме одного парнишки в КЗ-141 — вроде бы лилипута и вообще чуть ли не идиота, — Франсес была первой из знакомых Берти с меньшим, чем у него, квалификационным баллом. Из-за своих двадцати она не слишком стремалась — или, по крайней мере, не позволяла себе, — но за те два месяца, что Берти корпел над «Проблемами творчества», она прослушала все параграфы, во всех вариантах. Если бы не ее похвала и если б она не тормошила его всякий раз, как он впадал в депрессию и безнадегу, он никогда бы и не дотянул до конца. Как-то оно даже нечестно казалось, что теперь, когда всё позади, ему возвращаться к Милли. Но Франсес сказала, что ничего; она не возражает. Берти в жизни не сталкивался с таким бескорыстием, но она сказала, что нет, дело не в том. Помогать ему — это ее способ бороться с системой.
— Ну? — поинтересовался он, когда она вернулась.
— Не-а. Вот только. — Она кинула на кровать открытку.
Какой-то закат с пальмами. Ей.
— Вот уж не думал, что они писать умеют, эти типы.
— Джок? А, он всегда шлет мне всякое. Вот это… — она захватила в горсть складки тяжелого блестящего халата, — из Японии.
Берти фыркнул. Он сам хотел купить Франсес какой-нибудь подарок, в знак признательности, но деньги кончились. Пока не придет письмо, он жил на то, что удавалось одолжить у нее.
— Похоже, не больно-то ему есть, что сказать.
— Похоже, нет, — с непонятным унынием отозвалась она. Перед тем, как спускаться за почтой, она чирикала почище рекламного ролика. Должно быть, открытка значила что-то еще. Может, она любит его, Джока этого. Хотя тогда, в июне, на первой их сердечной пьянке, после того как он рассказал о Милли, она сказала, что все еще ждет чего-то серьезного.
«Что бы там ни было, — решил он, — главное самому не унывать».
Он стал морально готовиться к тому, что надо бы встать и одеться.
Он достанет свое небесно-голубое и зеленый шарф, а потом босиком отправится прогуляться к реке. Потом на восток. Только не до Одиннадцатой, еще чего не хватало. В любом случае сегодня четверг, а по четвергам днем Милли дома не бывает. В любом случае он не станет искать с ней встречи, пока не будет, куда ткнуть ее хорошеньким носиком — в историю его успеха, вот куда.
— Уж завтра-то прийти должно.
— Наверно.
Франсес по-турецки уселась на пол и принялась начесывать на лицо свои редкие мышастые волосы.
— Прошло уже две недели. Почти.
— Берти?
— Я за него.
— Вчера, в Стювесант-тауне… знаешь, на рынке? — Обретя голос, она отвела с лица длинную прядь. — Я купила две таблетки.
— Круто.
— Нет, другие. Таблетки для… Знаешь, чтоб опять можно было иметь детей? Они меняют то, что в воде. Я подумала, если бы нам взять по штуке…
— Ну нельзя же так, Франсес. Ради Бога! Тебя заставят сделать аборт прежде, чем успеешь произнести Люсиль Мортимер Рэндольф-Клэпп.
Это была ее любимая шутка, собственного сочинения, но Франсес даже не улыбнулась.
— Зачем им знать? В смысле, пока не будет уже слишком поздно.
— Ты в курсе, вообще, что за это бывает? И с мужиком, и с бабой?
— Мне пофиг.
— А мне нет. — И в завершение дискуссии: — Господи Боже.
Собрав в горсть все волосы на затылке, она неуверенными пальцами ввязала в прядь желтоватых нитей узел. Она изо всех сил постаралась, чтобы следующее предложение прозвучало спонтанно.
— Можно бы в Мексике.
— В Мексике! Блин, ты что, вообще ничего, кроме комиксов, не читаешь? — Негодование Берти было тем яростней, что совсем недавно он предлагал Милли фактически то же самое.