6. Ампаро (2024)
В свой день рожденья, 29 мая, она осознала, что ненавидит мать. В одиннадцать лет. Кошмарное осознание, но Близнецы не умеют обманываться. Восхищаться в маме абсолютно нечем, зато столько всего противного. Она немилосердно наезжает что на саму Ампаро, что на Микки, но хуже всего, когда не рассчитает чего-нибудь с колесами своими дурацкими, и тут же нате-пожалста депрессняк и рассказки-слезогонки о загубленной жизни. Слов нет, жизнь действительно загубленная, только Ампаро ни разу не видела, чтобы мама предприняла хоть какие-то усилия, чтоб ту не загубить. Слово «работа» для нее пустой звук. Даже дома вешает все на бедную старенькую баб-Нору. А сама валяется, как животное какое-нибудь в зоопарке, сопит и только манду свою вонючую почесывает. Ампаро ее ненавидела.
Перед обедом Крошка сказала — иногда у нее тоже получается вышибать слезу, — что им надо бы поговорить, и наплела каких-то не слишком правдоподобных небылиц, чтобы вывести Ампаро из квартиры. Они спустились на пятнадцатый, где китаянка открыла новую лавочку, и Крошка купила шампунь, из-за которого последнее время просто с ума сходила.
Потом наверх, выслушивать неизбежную лекцию. Солнце выгнало на крышу едва ли не полдома, но они умудрились отыскать почти уединенный уголок. Крошка выскользнула из своей блузки, и Ампаро не смогла удержаться от мысли, что с матерью и не сравнить, хотя Крошка была как раз старшая сестра. Ни жира, ни морщин и только самый незначительный намек на огрубление кожи. В то время как Лотти, при том, что стартовое преимущество было целиком на ее стороне, превратилась в жирное чудище. Или, по крайней мере (ну, может, чудище — это она загнула), катится под горку самым что ни на есть кубарем.
— И все? — поинтересовалась Ампаро, когда Крошка выложила последний благовидный предлог для различных Лоттиных отвратностей. — Можно идти домой, должным образом пристыженной?
— Ну, если не хочешь рассказать что-нибудь со своей стороны.
..
— Кто бы мог подумать, у меня, оказывается, какая-то еще сторона может быть.
— В одиннадцать иметь свою точку зрения уже позволительно.
Ампаро улыбнулась, и улыбка говорила: «старая добрая демократка, тетя Крошка». Но тут же посерьезнела.
— Мама меня ненавидит, вот и все. — Она привела примеры. Похоже, Крошку примеры не впечатлили.
— Ты предпочитаешь отвечать наездом на наезды — так, что ли?
— Нет. — С прихихиком. — А то бы хоть какое-то разнообразие было.
— Не нет, а да. Ты совершенно кошмарно на нее наезжаешь. Ты тиранишь ее хуже, чем мадам Ой-кто-это — щитовидки.
— Я?! — улыбнулась Ампаро; вторая улыбка была уже осторожней.
— Ты. Даже Микки понимает, только боится говорить, иначе ты и на него напустишься. Мы все боимся.
— Да брось. Ума не приложу, о чем это ты. И все из-за того, что иногда я позволяю себе колкость-другую?
— Иногда? Ню-ню. Ты непредсказуема, как самолетное расписание. Ты ждешь, пока ее не киданет пониже, на самое дно, и тогда бьешь без промаха. Что ты сказала сегодня утром?
— Ничего я такого не говорила сегодня утром.
— Насчет гиппопотама в болоте?
— Так это ж баб-Норе. А она — она не слышала. Как всегда, валялась в койке.
— Она слышала.
— Жаль. Что мне теперь, прощения просить?
— Ей и так тяжело, а тут еще ты.
— А мне легко, что ли? — пожала плечами Ампаро. — Ненавижу день за днем долдонить одно и то же, но я действительно хочу в Лоуэнскую школу. Почему бы и нет? Можно подумать, я прошу разрешения свалить в Мексику и титьки там себе отрезать.
— Согласна. Может, эта школа и хорошая. Но ты и так в хорошей школе.
— Но я хочу в Лоуэнскую. Это начало карьеры — но маме, естественно, не до того.
— Она хочет, чтобы ты жила дома. Это что, слишком жестоко?
— Потому что без меня ей придется наезжать на одного Микки. К тому же прописка у меня все равно остается здешняя, а больше ее ничего не волнует.
Крошка помолчала — вроде бы задумчиво. Чего думать-то? Все так очевидно. Терзалась Ампаро.
— Давай так договоримся, — в конце концов сказала Крошка. — Если обещаешь не строить больше из себя Маленькую Мисс Вредину, я постараюсь, насколько получится, уговорить ее подписать на тебя заяву.
— Серьезно? Честное слово?
— А ты? Честно обещаешь?
— Я буду в ногах у нее валяться. Все что угодно.
— Ампаро, если нет, если ты будешь продолжать в том же духе, что и всегда, поверь мне, я скажу ей, что, по-моему, в Лоуэнской из тебя вытравят весь характер, то немногое, что есть.
— Обещаю. Обещаю быть паинькой, как… как что?
— Как именинный пирог?
— Паинькой, как именинный пирог, вот увидишь.
Они ударили по рукам, оделись и спустились домой, где ее ждал настоящий, довольно невзрачный, довольно убогий именинный пирог. Как ни старайся, а готовить бедная старая баб-Нора просто не умела. Пока они торчали на крыше, появился Хуан — сюрприз куда более приятный, чем все их вшивые подарки. Зажгли свечи, и все запели «С днем рожденья»: Хуан, баб-Нора, мама, Микки, Крошка.
С днем рожденья тебя.
С днем рожденья тебя.
С днем рожденья, Ампаро.
С днем рожденья тебя.
— Загадай желание, — сказал Микки.
Она загадала желание, потом одним решительным дуновением загасила все двенадцать свечей.
— Никому ни слова, — подмигнула ей Крошка, — а то не исполнится.
Собственно, загадывала она даже не Лоуэнскую школу; та была ее по праву.