До прихода Лена миссис Хансон оставалась фактически одна. Снова прихлынула любовь, которая была с ней весь день, на улице и в магазинах — будто застенчивая дочурка, прячущаяся, когда собирается компания, зато потом не дающая покоя. Маленькая негодница с визгом носилась по квартире, высовывала язык, подкладывала на стулья кнопки, мелькала, словно череда стоп-кадров, которая отпечатывается в голове, когда днем переключаешься мимо Пятого канала, — пальцы, скользящие вверх по ноге, губы, смыкающиеся вокруг соска, встающий член. О, томление духа! Она зарылась в ящик секретера с Лоттиным макияжем, но времени оставалось только чуть-чуть припудриться. Мгновением позже она вернулась, втереть под мочки ушей по капельке «Молли Блум». Помады? Чуть-чуть. Нет, вид совершенно трупный. Помаду долой.
Восемь часов.
Он не придет.
Он постучал.
Она открыла, и за дверью стоял он, улыбаясь одними глазами. Грудь его в мохнатом бордовом вздымалась и опадала, вздымалась и опадала. В своих романтических грезах она абсолютно запамятовала, насколько тот реален во плоти. Буквально секунду назад мозг ее переполняли не более чем абстрактные образы, но существо, затащившее в кухню черный чемоданчик и полную картонку книг, было вещественно, трехмерно. Ей хотелось обойти вокруг него, словно вокруг статуи на Вашингтон-сквер.
Он пожал ей руку и поздоровался. Не более того.
Сдержанность оказалась заразной. Миссис Хансон отводила глаза. Она пыталась изъясняться, как изъяснялся он, паузами и тривиальностями. Она отвела его в приготовленную комнату.
Он провел рукой по кроватному покрывалу, и ей захотелось отдаться ему тут же, здесь и сейчас, лишь тон его препятствовал. Он трусил. Мужчины поначалу всегда трусят.
— Я так рада, — проговорила она, — что вы у нас поживете.
— Угу, и я.
— С вашего позволения, отлучусь на кухню. Сегодня — рагу и салат весенний.
— Звучит потрясающе, миссис Хансон.
— Уверена, вам понравится.
Она выложила кубики жареного мяса в рагу и сделала побольше огонь. Достала из холодильника салат и вино. Обернулась — и он стоял в дверях, глядя на нее. Она приподняла бутылку, жестом испрашивая одобрения, как со времен незапамятных. Усталость покинула спину и плечи, будто набрякшие узлами мышцы расслабились под давлением одного его взгляда. Какой это бесценный дар — любовь.
— А вы поменяли прическу?
— Не думала, что вы заметите.
— Заметил, заметил — как только вы дверь открыли.
Она было рассмеялась, но осеклась. Смех — радостный, от чистого сердца — резал слух.
— Мне нравится, — произнес он.
— Спасибо.
Струя красного вина, выплеснувшегося из «франко-тетраэдра», казалось, фонтанировала из тех же недр, что ее смех.
— Честное слово, — настаивал Лен.
— По-моему, рагу уже должно быть готово. Секундочку посидите…
Она разложила рагу по тарелкам прямо у плиты, чтоб он не увидел, что все мясо достается ему. Но в конце концов она положила-таки себе один кубик.
Они уселись. Она подняла свой бокал.
— За что пьем?
— За что? — Неуверенно улыбаясь, он поднял свой. — Ваше здоровье.
— Да-да, и ваше!
Произнеся тосты за здоровье, они принялись поедать рагу и салат, запивая красным вином. Они почти не говорили, но при каждой встрече глаз вспыхивал безмолвный замысловатый изысканный диалог. На данной стадии любые слова звучали бы так или иначе фальшиво; но глаза лгать не умели.
Они доели обед, и миссис Хансон выставила на стол розовую охлажденную гранолу, когда из комнаты Лотти донесся шум падения и громкий вскрик. Крошка проснулась!
Лен вопрошающе поднял бровь.
— Я забыла сказать, Ленни.
— Я забыла сказать, Ленни. Моя дочка вернулась домой. Но это ничего не меняет…
Поздно. Крошка ввалилась на кухню в какой-то из Лоттиных дырявых полупрозрачных ночнушек нараспашку — ни дать ни взять, реклама пирса 19. Только у холодильника она осознала присутствие Лена, и еще какое-то время прошло, прежде чем она вспомнила укутать свои прелести желтым туманом ночнушки.
Миссис Хансон произвела необходимые представления. Лен настоял на том, чтобы Крошка села с ними, и самолично переложил часть гранолы в третью чашку.
— Почему я была в кровати Микки? — спросила Крошка.
Ничего не попишешь: в двух словах миссис Хансон объяснила Крошку Лену, а Лена — Крошке. Когда Лен выразил вежливый интерес — сообразно ситуации, не более того, — Крошка, оголив пострадавшее плечо, принялась живописать неаппетитные подробности.
— Ну, Крошка, пожалуйста, — произнесла миссис Хансон.
— Мама, мне не стыдно, — сказала Крошка. — Ни капельки больше не стыдно. — И продолжала в том же духе. Миссис Хансон уставилась на вилку, что покоилась поперек ее опустевшей тарелки. Ее так и подмывало взять ту и порубить Крошку в капусту.
Когда Крошка увела Лена в гостиную, миссис Хансон задержалась вне пределов слышимости под предлогом, что надо помыть посуду.
Лен оставил на краю тарелки, даже не попробовав, три кубика говядины. К граноле он едва притронулся. Обед встал ему поперек глотки.
Бокал его оставался на три четверти полон. «Вылить, что ли, в раковину», — подумала миссис Хансон. Надо бы. Только жалко. Она допила вино.
В конце концов Лен вернулся на кухню с новостью, что Крошка снова легла. Просто смотреть на него стало для миссис Хансон сущей мукой. Она ждала роковых слов, и те не замедлили прозвучать.
— Миссис Хансон, — проговорил он, — совершенно очевидно, я не вправе дольше оставаться здесь, раз это значит выставить на улицу вашу беременную дочь…
— Мою дочь! Ха!
— Мне очень жаль, и…
— Ему очень жаль!
— Ну конечно.
— Конечно, конечно!
Он развернулся уходить. Это было выше ее сил. Все что угодно — лишь бы его остановить.
— Лен! — выкрикнула она ему в спину.
И секунды не прошло, а он снова возник со своим черным чемоданчиком и книжной картонкой, двигаясь какими-то неестественными рывками, словно куклы в пять-пятнадцать.
— Лен! — протянула она руку, готовая прощать или молить о прощении.
Быстро! Как все чудовищно быстро!
Она вышла за ним в коридор, несчастная, в слезах, в страхе.
— Лен, — молила она, — ну посмотри на меня!
Он неумолимо шагнул на лестницу, но на первой же ступеньке картонка зацепилась за перила и развернулась. Книги рассыпались по площадке.
— Сейчас принесу другую сумку, — сказала она, быстро и безошибочно прикинув, что может заставить его задержаться. Он помедлил.
— Лен, пожалуйста, не уходи. — Миссис Хансон набрала полные горсти бордовой шерсти. — Лен, я люблю тебя!
— Мать-перемать, так я и думал!
Он отшатнулся. Она подумала, что он падает, и взвизгнула. Секундой позже она осталась наедине с книгами. Узнав толстый черный учебник, она поддала тот ногой за перила. Потом остальные — что вниз по лестнице, что в бездну колодца. На веки вечные.
— Он оказался вегетарианец, — объяснила на следующий день миссис Хансон на вопрос Лотти, что стало с жильцом. — Он не мог жить там, где употребляют мясо.
— Трудно, что ли, было заранее сказать?
— Именно, — с горечью согласилась миссис Хансон. — Так я и подумала.