Лутченко явно хотел напомнить, что вышеупомянутая любовь Арчибальда Рене де Шертарини и сама далеко небезгрешна.
Но что-то подсказало ему: не стоит. Именно сейчас — не стоит.
И Виталий Лутченко промолчал.
Промолчал и Генрих, который вдруг подумал, что последнее время слышит от Арчи много трескучих фраз и при этом фразы далеко не так бессмысленны, как пытается выставить тот же россиянин Лутченко. Генриху и самому иногда становилось не по себе. Многое, во что он верил в течение долгих лет, внезапно оказалось не крепко вросшим в землю зданием, а эфемерным карточным домиком, и было сметено первым же легким порывом ветра.
А еще ему вдруг стало отчетливо ясно: чтобы хранить жизни своих соотечественников нужно непременно отнимать жизни других соотечественников. Потому что иначе просто не получается. И неважно, что защищая интересы Европы он убивает, к примеру, туранца или американца. Туран и Америка греются под одним солнцем и одни и те же звезды поочередно смотрят на Туран и Америку с высоты. Пока человек жив — его можно называть как угодно — американцем, туранцем, зулусом. А когда жизнь у него отнимают — становится безразлично кем он был.
Генриху мучительно захотелось бросить свое ремесло, от которого он еще совсем недавно получал удовольствие. Только как-то уж слишком сложно и стремительно обернулись события, и пришлось убедиться, что до сих пор жил с полупрозрачной пеленой перед глазами, и пелена эта пропускает далеко не все.
Если бы Генрих узнал насколько точно его мысли совпадают с мыслями Арчи — он бы, наверное, удивился. А возможно, и не удивился бы. Он проработал во внешней разведке достаточно долго, чтобы не удивляться, когда подтверждается очевидное, хоть и кажущееся невероятным.
— Елы-палы, — ругнулся из кабины офицер-махолетчик и содрал с головы шлемофон. — Серега, заведи-ка на громкую!
В тот же миг в натянутую тишину ворвался гул сразу нескольких голосов и еще масса сливающихся звуков.
— …идут на форсаже! Два штурмовика сбито!
— Первый, первый, прошу помощи, тонем!
— «Отпор», эвакуируйте экипаж!
— Что, черт возьми творится? — Лутченко требовательно взял офицера за локоть.
— Несколько катеров в Береговом откололось от эскадры; они расстреляли звено европейских штурмовиков. Прямо в воздухе. Потом потопили два своих же катера и подбили еще четыре. Мятеж. Они отсекли яхту от берега и от воздуха. Собственно, мы единственные, кто сейчас дальше от берега, чем яхта. Наших ученых неплохо охраняют…
— Кэп! — испуганно доложил один из пилотов. — Президент на связи…
Офицер вытаращил глаза и снова припал к шлемофону. Потом поднял ошалелый взгляд на Арчи.
— Вас…
Арчи обреченно взял шлемофон.
— Слушаю.
— Агент де Шертарини?
— Он самый.
— Говорит президент России. Надеюсь, вам знаком мой голос.
— Знаком.
Арчи не стал добавлять обязательно-уставное для служащего разведки «господин президент».
— Вы должны немедленно высадиться на судно с беглецами и устранить Ицхака Шадули и его учеников! Физически устранить! Любой ценой! Это приказ, категорический приказ! Наделяю вас исключительными полномочиями, можете приказывать всем, кто сейчас вместе с вами! Там ведь есть сотрудники вэ-эр?
— Есть. Двое.
— Командуйте ими! Командуйте также сотрудником европейской вэ-эр, с Европой все согласовано! Приступать немедленно! Вам понятно?
— Понятно, — глухо отозвался Арчи.
Двое.
— Командуйте ими! Командуйте также сотрудником европейской вэ-эр, с Европой все согласовано! Приступать немедленно! Вам понятно?
— Понятно, — глухо отозвался Арчи. — Приступаю.
Он опустил шлемофон.
— Поздравляю, — сообщил он, глядя на Лутченко. — Теперь операцией командую я. И нам приказано немедленно устранить Шадули и его учеников.
— Мне приказано оказать вам любое возможное и невозможное содействие, — поддакнул офицер-махолетчик. Глаза у него оставались круглыми, как у совы. — Приказывайте…
Генрих тем временем тоже выслушал в шлемофоне отрывистую тираду по-немецки.
Арчи осмотрел свое новоявленное войско. Четыре человека. Он сам, Шабанеев, Лутченко и Генрих. Если учесть, что противостоят им семидесятилетний старик и горстка кабинетных очкариков, можно счесть задание увеселительной прогулкой.
— Ну, за него я молчу, пусть себе с компом обнимается, — зло сказал Арчи, кивнув на Шабанеева. — А вот ты пойдешь? Пойдешь со мной убивать одного деда и шестерых яйцеголовых?
Арчи в упор глядел на Лутченко.
— Туранская эскадра на подходе, — упавшим голосом сообщил один из пилотов. — Война, люди, война…
Лутченко, побледнев, втянул в голову в плечи.
— Что, сжалась душонка? — презрительно сказал Арчи. — Своими-то руками кровушку проливать тяжко…
— У меня был фитиль когда-то… — пробормотал Лутченко и отвел взгляд.
— Хрен с тобой, оставайся, — Арчи махнул рукой.
— Я пойду, — очень спокойно сообщил Генрих. — Только я помимо ножа возьму еще и огнестрелку. А ты как хочешь.
— А я — ножом, — Арчи угрюмо похлопал себя по карману. — Чтоб потом все это красненькое по телеку показали. Облачайся, Генрих.
Генрих быстро сбросил одежду и натянул такие же, как у Арчи, шорты.
— Ты плавать-то хоть умеешь? — осведомился Арчи.
— Умею. Не беспокойся.