Да что же это такое, черт подери? Неужели я так перетрусил? Ну, Легмар, возьми же себя в руки! Как же ты будешь драться с драконом, если уже сейчас так трусишь? Ты же не трус, Легмар, ты же не трус. Помнишь ту деревню — ведь если бы не ты, вас всех бы смяли. Помнишь, как камень попал Грухту в лицо и он свалился прямо под ноги толпы? Помнишь, как двое из переднего ряда повернулись, чтобы бежать, а ты страшно закричал на них и замахнулся мечом? И они остановились, и ты побежал вперед, навстречу толпе, а за тобой — вся десятка. Помнишь того мужика с красными глазами? Ты достал его мечом, но он все-таки успел пырнуть тебя вилами, и рана на ноге до сих пор ноет к непогоде. А потом толпа, конечно, рассеялась, побежала, и твои товарищи — сам ты лежал на повозке и скрипел зубами от боли — искали их по всей деревне, вытаскивали с сеновалов и из подвалов и передавали людям, которых прислал герцог.
Тогда ты, Легмар, стал десятником.
Тогда ты не был трусом.
А сейчас?
Мне вдруг захотелось прямо сейчас, сию минуту надеть ЭТО. Не откладывая. Пока еще есть уверенность в себе, пока еще есть злость на себя за этот страх, за эту трусость. Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь, убеждал я себя. Но так и стоял неподвижно, не смея снова опустить руку в карман, в котором лежало ЭТО.
Я не боюсь.
Но Эрса, девочка моя, на кого ты тогда останешься?
А я-то еще хотел зайти сегодня по пути домой на рынок и купить тебе платок к именинам — до платка ли сейчас? До именин ли? Завтра тебе пятнадцать — а меня уже не будет. Не будет, точно не будет, потому что не под силу мне справиться с драконом. Все ведь знают — сам Эргин сражался с ним еще тогда, когда дракон жил за Горбатым холмом. Сражался и погиб, сгинул без следа. А я же не Эргин, я уже стар и только и держусь на том, что караул у башни — служба нетрудная. Для боя-то я уже не гожусь, да и раны старые дают о себе знать.
Для боя-то я уже не гожусь, да и раны старые дают о себе знать. Правда, ЭТО дает человеку силы, я знаю. Но не такие же силы, чтобы победить дракона. Так, немного измотать его, слегка ранить. Но не убить. И пользы от того, что я погибну, никому не будет. Никто ведь никогда и не узнает, как и за что я погиб. Ведь об ЭТОМ нельзя никому говорить, ЭТО никто не должен у тебя видеть, иначе в решающий момент оно потеряет силу.
Я погибну, исчезну, как исчезла когда-то твоя мать, Эрса, и ты останешься одна. А я-то еще мечтал выдать тебя за Кумназа, нашего сотника.
О чем ты думаешь, Легмар, старый ты дурак? Что толку во всех твоих мечтаниях, если дракон выйдет на свободу, если спалит весь город? Об этом следует тебе думать, обо всех людях, а не только о дочке своей, раз уж ЭТО выбрало тебя. ЭТО никогда не появляется напрасно.
И тут я увидел Екара. Он показался из-за угла башни — в шлеме, с копьем, — заметил меня, как-то нерешительно потоптался на месте, потом робко пошел через площадь в мою сторону. Я ждал. Молча, не двигаясь с места.
— Легмар, — сказал он, останавливаясь шагах в пяти от меня, — там смена пришла.
— Уже? Рано же еще.
— Их там целый десяток. С Пенгером. Сказали, что их из ратуши прислали.
— Сдурели они совсем. Чего тут целому десятку охранять? — Я наконец заставил себя сдвинуться с места, прошел мимо Екара и двинулся к караулке.
— Они там все злые, — говорил Екар, с трудом поспевая за мной. — Их кого откуда повытаскивали и заставили вне очереди в караул заступать. Двоих так даже со Срамного конца привели.
— И чего они говорят?
— А ничего не говорят — ругаются только. А Пенгер сказал, что сейчас всей страже отпуска отменены, что все при ратуше, как при осаде было, жить будем. Я так думаю, — он наклонился, понизил голос, — что это все из-за знамений. Пенгер сказал, что человека будто бы какого-то с утра словили, гибель он будто городу предрекал. Народ волнуется, порядок надо восстанавливать.
— Поменьше болтай, — сказал я на всякий случай. Сам-то я вообще никогда не болтаю, даже когда напьюсь. Сижу и молчу. А то слово вымолвишь, и пойдет оно гулять. Кусай потом локти да не спи ночами. Екар, правда, парень честный, не доносчик, да и мне многим обязан. Но кто может сказать заранее, как он себя поведет в такое время? На допросах у камаргосов у кого хочешь язык развяжется.
Пенгер встретил нас шагах в тридцати от караулки. Двое из его стражников стояли у входа, еще один застыл как столб у первого из домов переулка. Я приказал Екару отойти, и мы остались с Пенгером с глазу на глаз под палящим полуденным солнцем.
— Что случилось? — спросил я.
— А я знаю? Камаргосы задали жару кому-то в ратуше, наш тысяцкий озверел совсем после этого, приказал вот собрать всю стражу, сам по городу носится, посты расставляет.
— Война?
— Не похоже. Гонцов сегодня не было, я знаю. По-моему, — он наклонился почти к самому моему уху, — это из-за дракона. Знамения всякие там, слухи, человек еще этот утром… Народ вроде бы заволновался, вот в ратуше и перетрусили, как обычно.
— Это они умеют. Нам-то с Екаром что делать?
— Не знаю. Там никто ничего не знает. Велено вас сменить, на площадь никого не пускать — и все. Да кто же сейчас, спрашивается, сам сюда пойдет, при знамениях-то? Будь моя воля — бежал бы из города без оглядки и к башне этой треклятой зарекся бы подходить.