8.
Я заявляю,
Что оба света для меня презренны,
И будь что будет…
В. Шекспир
…Черчек — как я успел понять, не наш фермер, а его дед или прадед — продолжал что-то говорить, Бакс время от времени понимающе кивал, Талька то и дело встревал с разными вопросами, а я сидел и смотрел на своего сына. Сын. Мой. Рядом. Живой…
Живой?
Из того, что я успел уловить из пространного рассказа старика, следовало, что все мы — покойники. И наше полупризрачное состояние это подтверждало. Значит, вот он какой — мир загробный… Ни ангелов с трубами, ни чертей с вилами. Обычный затерянный в лесу хутор, обычный бородатый дед, родственник другого деда с другого хутора, на котором мы были ТАМ. Рай или ад? Да нет, слишком примитивно — рай, ад… Кто-то правильно заметил, что «в жизни все не так, как на самом деле». Глянешь на этот хутор, на вековые сосны вокруг, на светлеющее прозрачное небо, вслушаешься в неторопливый говор старого Черчека — рай, да и только… А как вспомнишь первых встречных мужиков, радостную злобу в их глазах, поднимающуюся для удара дубину — чем не черти? Разве что малость неумелые… Да и дед, оказывается, вещает отнюдь не о райских кущах.
— …убить — не убьют, а вот избить, искалечить, поглумиться — это они запросто. Им, говорят, за это — Благодать и отдохновение души… если только она у них осталась, душа-то…
— Попадись мне под руку обормот из местных задушевных, — цедит сквозь зубы постепенно закипающий Бакс, — я ему такую Благодать устрою! До полного отдохновения…
Однако, развить эту мысль до логического конца в виде всеобщего глобального побоища Баксу не удается.
— Помолчи, парень, — резко обрывает его Черчек, и Бакс, к немалому моему удивлению, послушно умолкает.
— Я бы и сам… с удовольствием… — после некоторой паузы произносит старик, словно извиняясь. — Да нельзя. Мало нас здесь. Перебьют всех. Они б и раньше перебили — только тогда измываться не над кем станет. Друг дружку-то они трогать боятся — Закон Переплета у них. Так на излете шарахнет, что на всю жизнь закаешься… если жив останется, местный-то… А мы, выходит, вроде как вне закона.
…Я засомневался, задумался и окончательно потерял нить разъяснений Черчека. Ну и перестал их слушать. Слишком многое свалилось на меня в последнее время, и я, похоже, на некоторое время утратил способность переваривать новую информацию. Позже расспрошу Бакса — и сойдет. Бакс слушал старика внимательно и вполне годился для роли пересказчика.
А для меня сейчас куда важнее было то, что мой сын снова сидел рядом со мной.
Я придвинулся к нему поближе и положил руку Тальке на плечо. Он обернулся, серьезно посмотрел на меня — и улыбнулся.
Сын. Мой сын. Рядом. Живой.
Живой?
Неужели мы все — мертвые?!.
9.
Ну что, Гораций? Полно трепетать.
Одна ли тут игра воображенья?
Как ваше мненье?
В. Шекспир
— Ну а теперь — рассказывай! — набросился я на Бакса, когда мы остались одни на сеновале, где нас расположил на ночлег хозяин хутора.
Собственно, для ночлега полдень подходил мало, а вот для интимной беседы — вполне.
— Чего тебе рассказывать? Слушать надо было! А то свернул уши трубочкой, призрак хренов!..
— Баксик, не выделывайся.
.
— Баксик, не выделывайся… Не время сейчас. Надо что- то делать…
— Это я и без тебя знаю. И даже знаю, что именно.
— Ну?
— Вилки гну… взглядом. Телекинез называется. Пожрать нам надо. Тут Черчек кой-чего спроворил…
И Бакс извлек из самого темного угла глиняную миску с домашними оладьями; и другую, поменьше — со сметаной.
— А разве привидения едят? — с сомнением осведомился я.
— Едят-едят! — заверил меня Талька, хватая один из оладьев и макая его в сметану.
— Сомневаешься — можешь не есть, — философски заметил Бакс. — Привидениям — им тоже кушать хочется. Во всяком случае, таким, как я.
Я с некоторой тревогой смотрел, как мой сын запихивает себе в рот первую порцию еды. Запихал. Прожевал. И проглотил. Измазавшись сметаной по уши. И ничего страшного с ним не случилось.
«Хорош папаша, нечего сказать! — внезапно прозвучал в моем сознании голос, очень похожий на голос Инги. — Сначала сам должен был попробовать, а уже потом ему давать… На собственном ребенке эксперименты ставит!..»
Тут я неожиданно почувствовал зверский голод и поспешил присоединиться к увлеченно чавкающим Тальке и Баксу.
Насытились мы на удивление быстро. Видимо, призраки не страдают обжорством.
— Ну вот, теперь и поговорить можно, — заявил Бакс, утирая жирные губы тыльной стороной ладони. — Значит, так. Выдаю информацию в сжатом виде. Мне это, кстати, тоже полезно — а то что-то плохо с первого раза в голове укладывается. В общем, Энджи, начну с самого приятного… Мы-таки покойники.
— Сгорели мы там, в лесу, — тихо сказал Талька.
Я промолчал и только судорожно сглотнул.
— Но ведь мы… живые! — выдавил я наконец. — Думаем, разговариваем… едим… оладьи вот почти все сожрали…
— Это мы ТУТ живые… Почти, — ответил вместо Бакса Талька. — А ТАМ — мертвые. Мама, наверное, плачет…
Я представил себе состояние Инги. Господи! Три обгорелых тела…
— Ладно, Энджи, не раскисай, — Бакс тронул меня за локоть. — Ты хотел слушать? Так слушай. Дед утверждал, что есть некий «круговорот душ в природе и ее окрестностях». Вот мы в этот самый круговорот и влетели. Сгорели мы там, у нас — Талька правильно говорит.