Луна крутнулась волчком и брызнула пудрой во все стороны. «…другие ножи не годятся. Другие ножи — неженки, и пугаются крови. Наши — как лед. Входя, они отыскивают самое жаркое место и там остаются. Рыбаки, что победнее, ночью ловят при свете, который отбрасывают эти лезвия…»
Сознание само рождало вперемешку незнакомые и знакомые слова, они пахли полынью, ночью и страхом; и на удивление не оставалось ни сил, ни времени. Ничего не оставалось.
«…черные ангелы стелют снежную пряжу по скалам, сизые лезвия крыльев — сталь с альбасетским закалом… семь воплей, семь ран багряных, семь диких маков махровых разбили тусклые луны…»
Инга попятилась, закусив губу, прикипев взглядом к двенадцати ножам, растущим из под-земли; с трудом дохромав до флигеля, она захлопнула за собой дверь и ничком бросилась на проснувшуюся и зазвеневшую сетку кровати.
За дверью молча улыбались стальные цветы.
Заснула она почти сразу, и ей снилось, как огромная свинья сосредоточенно бродит между ножами, раскачивая их пятачком и деловито принюхиваясь. Вот она коснулась того, на котором была Ингина кровь, замерла… принюхалась…
6.
Есть души, где прячутся
древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений…
Ф. Г. Лорка
Утром Инга обнаружила на тумбочке около входа большую кружку с молоком, надтреснутую плошку, где густел темно-коричневый мед, и два ломтя черного хлеба. Справедливо предположив, что пища приготовлена для нее, а не для кого- нибудь другого — Инга позавтракала и вышла на крыльцо, протирая глаза.
Хутор жил своей, размеренно-кропотливой жизнью. Копались в земле растрепанные куры, носился по загону жизнерадостный жеребенок, из хлева доносилось приглушенное мычание и хрюканье, и люди удивительно легко вписывались в эту патриархальную пастораль.
Люди — коренастый и плотный лешак-фермер, роющийся на огороде за крайним домом, где произрастало нечто обильно- зеленое и неразличимое с такого расстояния; расплывшаяся беременная женщина Ингиного возраста, рубившая капустные головы на дощатом сооружении, напоминавшем площадный помост средневековья; и шумная компания молодых парней, явно собравшаяся куда-то.
Среди них выделялся всклокоченный опухший детина в майке и закатанных до колен холщовых штанах. Он курил и старался держаться прямо, но все равно выглядел скособоченным и осторожно-заторможенным, как раненный зверь.
— Помочь? — вежливо спросила Инга, подходя к рубщице капусты.
«Шестой месяц, — прикинула она на глаз сроки беременности, — ну, седьмой — максимум. Ест, наверное, много…»
— Не-а, — помедлив, откликнулась та и обтерла лоб рукавом платья с потрясающей ручной вышивкой. — Отдыхайте, чего уж там…
Парни подхватили кошелки, из которых что-то торчало, и направились к опушке леса. Кудлатый детина брел позади, зажав рукой низ живота, словно его только что пырнули ножом.
Ножом…
Инга быстро глянула вниз — нет, ничего противоестественного сегодня из земли не росло, никаких ножей, кроме того, что был в руках хозяйки — и вновь посмотрела вслед удаляющимся парням.
Ночной кошмар уходил в забытье, затягиваясь флером нереальности, да и нога у Инги совершенно не болела.
Приснилось все, что ли?.. свинья еще эта…
Беременная проследила за взглядом Инги и улыбнулась краешком полных губ.
— Что, Йорис глянулся? Да ты не красней, баба, наш лохмач — мужик завидный, хоть в найм сдавай, на племя… То есть раньше был. А сейчас спортили красавца…
— Заболел? — предположила Инга.
— Заболел. Так заболел, что дальше некуда. Причинное место ему отбили. По сю пору оклематься не может. Пришлый один, с дружком, за банку первача…
Широкое лицо беременной расплылось в ухмылке, она гнусаво захихикала, пятна пигментации резко выступили на щеках — и Инге вдруг почудилось, что это гулящая ночная свинья ворочается напротив нее, колыша разжиревшие бока и похотливо хрюкая…
Как о борове своем говорит… и нож, нож в руках!.. кухонный, похожий… сизые лезвия крыльев…
— Ты чего? — равнодушно бросила беременная, и наваждение сгинуло. — Это не сейчас, это недели две почти как прошло. А по виду и не скажешь, что залетные на драку злые — очки да борода кустом…
Только тут до Инги дошел смысл сказанного хозяйкой.
— Ребенок? — холодея, выкрикнула она. — Ребенок был с ними? Мальчик, тринадцать лет, худенький такой… Был?!
— …Ганна! А ну иди сюда!..
Кричал пожилой фермер. Он стоял на краю огорода, из-под руки вглядываясь в женщин, и вся его крепко сбитая фигура излучала нетерпение и раздражительность.
— Оглохла, что ли?! Сюда иди, говорю!..
— Иоганна я, — быстро проговорила беременная, глядя мимо Инги. — Бабку мою так звали — Иоганной… и еще вот что — ты ночью на двор не шастай, разве что по нужде… Ясно? После поговорим…
— Муж у меня пропал, — невпопад пробормотала Инга, прижимая ладони к щекам и чувствуя ознобную дрожь в пальцах. — Муж с сыном… в лесах ваших. Друг еще с ними был, а лейтенант говорит, что сгорели они… или не они. Плохо мне, хоть в петлю… Ой, как же плохо мне, Иоганна!..
Древнее, готическое имя неожиданно легко легло на губы, остудив дыхание. Инга робко потянулась за беременной, но та уже уходила вперевалочку — туда, где ждал ее рассерженный фермер, топорща бороду.