— С вами, с вами происходит, — глухо пробормотал Бредун. — Понятное дело, с вами, с людьми… С кем же еще невозможному происходить, как не с вами? Для нас-то оно — возможное, повседневное, рутина обыденности, так сказать… Мы же сами — возможность невозможного; мы — Неприкаянные!.. И ни одна зараза не скажет — кончай, Сарт, миры кромсать, давай я тебе лучше котлетку поджарю.
. И ни одна зараза не скажет — кончай, Сарт, миры кромсать, давай я тебе лучше котлетку поджарю… за просто так. Вот это невозможное дело, ни в какую невозможное…
Он резко метнулся в сторону — и Инга осталась одна.
Совсем одна.
Она еще немного постояла, опираясь на изгородь и ощущая внутри себя гулкую пустоту, где эхом отдавались чьи-то удаляющиеся шаги — или это билось сердце? — и побрела во флигель.
Дверь открылась без скрипа, легко-легко, как театральный занавес на хорошо смазанных кольцах; Инга застыла на пороге, и шаги, звучавшие в ней, ускорились и превратились в неровный, спотыкающийся бег.
На незастеленной кровати, поверх подушки, лежал нож.
Тот самый.
Над ножом склонились люди. Двое. Они стояли к Инге почти спиной, лица пришельцев были плохо различимы, и Инга успела лишь отметить, что оба гостя — высокие мужчины крепкого телосложения; только один — полуголый, по-волчьи поджарый, чем-то похожий на Йориса, с рассыпавшейся по спине гривой пепельных волос; второй выглядел более массивным, но с какой-то врожденной грацией, и когда он чуть повернул голову, в сумраке комнаты проступил суровый чеканный профиль, будто выбитый на монете.
Потом второй протянул руку к ножу, протянул неожиданно изящно, словно даму на танец приглашал — лишь слегка колыхнулся длинный серый плащ, скрепленный у горла гостя тусклой фибулой — и нож в ответ вспыхнул, загорелся молнией в грозовом мраке, сгустившемся вокруг.
«Танцующий с Молнией, — вспомнила Инга. — С Молнией…»
Она видела людей и видела стену за ними. Нет, не то чтобы гости были прозрачными, и стена просвечивала сквозь их тела, а так — вот люди и вот стена за ними.
Одновременно.
А вот только стена. И никаких людей.
И нож на смятой постели.
Инга робко приблизилась к кровати. Одеяло вдруг стало сдвигаться в сторону, подушка с ножом зашевелилась — и пятнистый живой канат зазмеился по кровати, стекая на пол, поднимая узкую голову с чутко подрагивающим язычком.
«Чш-ш-ш-ш!.. — прошипела чудовищная змея голосом Бредуна. — Чш-ш-ш-ш… Темные!.. умирают и больше никогда не рождаются… Ссссказззки вссссе это, жжженщщщина… чушь… Чччушшшшь!.. сссссспиии…»
…Снаружи вставало солнце.
Солнечный зайчик ловко запрыгнул в маленькое окошечко под потолком, больше напоминавшее бойницу, и пробежался по руке спящей женщины.
В руке был зажат нож.
Зайчик проскакал по лезвию, порезался и обиженно угас.
19.
Пустырь и небо
руки мне сковали.
Пустыни неба
раны бичевали.
Ф. Г. Лорка
ТАМ
Шел дождь. Он шел издалека, он устал и еле-еле тащился, спотыкаясь на каждой выбоине и брызжа во все стороны. Дождь шел через Переплет, через — и дальше, дальше…
Шел дождь. И рядом с ним брел измученный человек. Светлые волосы прилипли ко лбу, с промокшей бороды стекали струйки на тяжело вздымавшуюся грудь, руки повисли вдоль тела, раскачиваясь двумя мертвыми маятниками.
Человека звали Бакс. Он шел ОТТУДА — СЮДА. Но сейчас он не думал об этом. Он просто возвращался.
Возвращался. Шаг. Другой. Третий. К мальчишке, который ждал. Не мог не ждать. Шаг. Еще один. К мужчине, который ушел и не вернулся. Или вернулся. Шаг. Другой. Третий. К однорукой девушке-призраку. К угрюмому старику из длинной вереницы угрюмых стариков с понимающими глазами, протянувшейся через миры.
Шаг. Следующий. И еще. От дома. От Инги. От мамы, оставшейся в городе. Оттуда. Сюда. К ним…
Впереди замаячил хутор. Совсем рядом. И дождь побежал вприпрыжку. Из последних сил. И человек побежал вслед за дождем.
…у плетня стояла незнакомая женщина средних лет. Очень даже средних, плавно смещающихся к пожилым. При приближении Бакса она испуганно вскрикнула и отшатнулась, вскидывая руки защитным жестом.
Нет, не руки. Руку. Левую. Потому что правой руки, начиная от локтя, у женщины не было.
Бакс остановился и почти повис на изгороди, часто моргая и вглядываясь в лицо женщины.
— Вилисса? — неуверенно пробормотал Бакс и замотал головой, как отряхивающаяся собака. — Ты? А почему ты… почему ты настоящая? И старая…
Он осекся и поправился:
— Ну, не очень старая… но все-таки…
Женщина стояла в пяти шагах от плетня и молчала.
— Козлы вы тут все, — буркнул Бакс себе под нос, откачнувшись от своей опоры. — И козы. Человек, так сказать, домой вернулся, а вы…
Он еще секунду смотрел на то, что машинально назвал «домом», и затем шагнул к калитке.
— Не приближайся! — пронзительно закричала женщина. Голос ее тоже оказался голосом Вилиссы — таким только орать на всю округу.
— Стой, где стоишь, Равнодушный! Черч, Талька, не выходите! Здесь Боди!..
— Не шуми, Вилисса, — раздалось позади нее, и из дождя вынырнули две фигуры. Бакс удивленно уставился сперва на Черчека с вилами в руках, а потом на Тальку. Тот словно вытянулся, стал на полголовы выше, шире в плечах, и на лице мальчишки все явственней проступали черты молодого Анджея — каким его отчетливо помнил Бакс.