Дав таким образом понять, что затея моя провалилась, сюрприза не будет, потому что мое тайное оружие является таковым лишь для несведущих обывателей, Лойсо исчез. А я остался лежать на спине, дурак дураком. Подумал, что надо бы связаться с Чиффой и сказать, что ничего у нас не выйдет. Но потом решил, что это всегда успеется. Потому как вполне возможно, что именно теперь Лойсо и заявится за моей головой. Когда противник советует тебе расслабиться, самое время быть начеку. И тот факт, что Лойсо знает о моих Перчатках, вряд ли помешает им его испепелить — при условии, что я успею поднять руку. А я наверняка успею.
Но Лойсо Пондохва не пришел за моей головой. Ни в ту ночь, ни на следующую, ни в середине лета.
Мне очень не нравилось сидеть сложа руки, но я ничего не мог сделать, кроме как регулярно посылать ему зов. «Да-да, конечно. Ты по-прежнему хочешь меня убить и напиться моей крови, я в курсе, — говорил Лойсо. — Но, видишь ли, именно сейчас я очень занят. Поэтому наберись терпения». Ничего иного я от него добиться не мог.
Терпения мне было не занимать, и оно мне пригодилось. Следующий наш разговор состоялся только в начале осени.
Лойсо снова прислал мне зов ночью, когда я сидел в саду, усмирял себя размеренным дыханием и смотрел на звезды. Иных занятий у меня в ту пору не было.
«Так вот, — сказал он так, будто с момента нашей доверительной беседы прошло минут пять. — Я обещал рассказать тебе, как свихнулся. Моя история в каком-то смысле ничем не лучше твоей эпопеи с орденскими аквариумами. Пожалуй, даже еще более дурацкая. Однажды — в ту пору я был юным, вдохновенным студентом Высокой школы Холоми, лучшим на своем курсе, то есть самым блистательным и беззаботным молодым болваном, какого только можно вообразить, — я задремал над книгой в своей спальне, и мне приснилось, что в изголовье моей постели сидит человек с двумя лицами и твердит как заведенный, с позволения сказать, дуэтом: «Шел я лесом, вижу мост, под мостом ворона мокнет. Взял ее за хвост, положил на мост, пускай ворона сохнет. Шел я лесом, вижу мост, на мосту ворона сохнет. Взял ее за хвост, положил под мост, пускай ворона мокнет. Шел я лесом, вижу мост, под мостом ворона мокнет. Взял ее за хвост, положил на мост, пускай ворона сохнет. Шел я лесом, вижу мост, на мосту ворона сохнет. Взял ее за хвост, положил под мост, пускай ворона мокнет. Шел я лесом, вижу мост…» Не сомневаюсь, что тебе уже смертельно надоело, но мне пришлось куда хуже. Ябыл вынужден его слушать, поскольку больше в этом сне было решительно нечем заниматься, а проснуться я почему-то не мог, хоть и учился с детства повелевать сновидениями. Но оказалось, что грош цена моему высшему баллу. Я был вынужден спать и видеть сон, в котором человек с двумя лицами твердил про ворону. Это продолжалось по меньшей мере несколько часов; впрочем, в какой-то момент я утратил чувство времени. Думаю, слушая его, я получил некоторое представление о природе вечности. Теоретически я помнил, когда он начал бубнить, осознавал, что до этого момента у меня была какая-то другая жизнь, наполненная интересными и важными событиями, но воспоминания не спасали меня от ужасающего, пронзительного понимания: на самом деле двуликий болван твердил про ворону всегда и я слушал его всегда, у нашей с ним общей истории не могло быть ни начала, ни конца, лишь бесконечное настоящее время, натянутое над моей головой, как огромный тент, закрывающий небо до самого горизонта. С тех пор я знаю, что вечность сильнее человеческой неспособности ее постичь. Если уж она решит предъявить себя во всей красе, тут хочешь не хочешь, а примешь ее как фундаментальное правило чужой игры, в которую тебя давным-давно втравили, не спросив. И, что еще хуже, это открытие не убьет тебя, ты непременно выживешь. Вечность вообще никого не убивает, только сводит с ума. Кстати, если ты понимаешь, о чем я толкую, могу тебя поздравить: ты один такой в Мире. Всем остальным кажется, что я говорю полную чушь. Даже моим старшим магистрам. Они, конечно, ни за что не признаются, вечно делают вид, будто все уяснили, но меня непросто провести».
«Но я, кажется, действительно понимаю».
«Очень хорошо. Я, видишь ли, немного устал жить в Мире, где ни одна скотина не понимает нормальных человеческих слов».
Это признание меня тронуло. Еще недавно я мог бы сказать о себе то же самое. Конечно, в последнее время судьба одарила меня несколькими встречами с существами, способными понять куда больше, чем я был способен сказать, но, в сущности, это мало что меняло.
Я все еще прекрасно помнил, что это такое — одиночество лучшего из лучших, лестное для самолюбия, но порой почти невыносимое. Лойсо жил гораздо дольше и за это время успел стать действительно лучшим из лучших, а не просто самым большим умником в своем окружении, — каково же было ему? Вообразить невозможно.
«А что было потом? — спросил я. — Ты проснулся? Или этот сон длится до сих пор, а все остальное происходит как бы между делом и не имеет особого смысла?»
«Смотри-ка, ты и правда примерно представляешь, о чем речь. Если бы мы с тобой вдруг решили отправиться за помощью в Приют Безумных, намизанимался бы один знахарь и поместили бы нас в одном корпусе, в соседних спальнях, и Кристаллы Забвения пришлось бы делить пополам… В каком-то смысле так и есть, тот сон длится до сих пор, вечность назойлива, единожды прицепившись к твоему рукаву, уже никогда не отпустит. Но, конечно, моя память хранит сведения о том, как и чем он закончился».