— Нет, мне правда интересно, что потом? — не отставал Чиффа. — Когда я был таким же молодым дураком и мечтал о силе, я тоже намеревался сперва победить все, что шевелится. Чистота сапог, положим, не слишком меня беспокоила, но побеждать — о да, это мне всегда нравилось. Но по крайней мере, я твердо знал, чего хочу потом — обойти все обитаемые и необитаемые Миры, поглядеть, как там у них все устроено, и наконец создать собственную реальность, совершенную и прекрасную, ни единой чужой ошибки не повторив. Глупости, конечно, но для молодого дурака не так уж плохо. А ты? Не мог же ты всерьез мечтать о вечности, заполненной уничтожением врагов и наведением блеска на обувь. Или все-таки мог? Но тогда, выходит, я ничего не понимаю в людях.
Я по-прежнему молчал. Из его речей я не понял и половины. Какие такие обитаемые и необитаемые Миры? Что он имеет в виду? Как может человек всерьез захотеть создавать какую-то дурацкую собственную реальность? Чушь собачья, бредни для малолетних обитателей Приюта Безумных, потому что взрослые безумцы о таком и слушать не станут, и я не стану, вот как бы только его заткнуть?
От бодрости, пришедшей было после упражнений с дыханием, не осталось и следа. Видимо, я действительно растратил все силы на злость, от которой в данной ситуации не было никакой практической пользы. Мне сейчас хотелось одного — чтобы этот мерзавец все-таки убил меня, если уж поймал, и чтобы смерть оказалась хоть немного похожа на сон. Потому что если не похожа, тогда вообще непонятно, зачем я родился и зачем всё, если даже мертвому человеку нельзя поспать хоть немного. А тут еще этот кеттарийский болван со своими дурацкими разговорами. Но может быть, я смогу убить его взглядом? Отец рассказывал, что я однажды убил взглядом няньку, мне тогда еще трех лет не исполнилось, так неужели взрослый человек, овладевший силой, предназначенной для целого ордена, не может повторить свое младенческое деяние?!
Но я, конечно, не мог. Только еще больше устал — настолько, что не мог уже даже злиться, а это была совсем уж прискорбная крайность.
— Э нет, так дело не пойдет, — голос Чиффы доносился до меня откуда-то издалека, я едва слова разбирал. — Говорить не с кем, ты уже практически спишь. Давай-ка подыши еще с полчаса, как я тебя учил. Придешь в себя — продолжим.
Но я и не подумал его слушаться. С какой бы стати? Одно дело — голос из темноты, и совсем другое — Кеттарийский Охотник, обычный, в сущности, человек, невзирая на устрашающую репутацию. Пусть убивает, если уж поймал, но командовать мной он не будет, это я решил твердо.
— Ну да, конечно, ты не станешь ничего делать, — вздохнул он. — Ты очень упрямый. Вообще-то, это хорошо. Просто прекрасно. Но именно сейчас совершенно некстати… Ладно, хочешь спать — спи. Кто я такой, чтобы не давать спокойно отдохнуть хорошему человеку?
Он сделал какой-то едва заметный взмах рукой, ия как подкошенный рухнул на траву. Падая, не ушибся, наоборот, мне показалось, что я свалился на целую груду мягких одеял, так удобно было лежать.
Чиффа подвинулся поближе и какое-то время разглядывал меня с холодным, но острым интересом, как диковинное животное. Потом вдруг погладил по голове, как ребенка. Это нелепое, невозможное, невообразимое событие окончательно выбило меня из колеи, но ненадолго, потому что миг спустя глаза мои сами собой закрылись и я заснул, успев все-таки догадаться, что Чиффа меня не просто так гладил, а колдовал, что, конечно, тоже не сахар, но, по крайней мере, полностью укладывается в рамки моих представлений о возможном.
Во сне дела мои обстояли очень скверно, как и следовало ожидать. Я не зря так долго изводил себя бессонницей, чутье меня не обманывало. Передо мной сразу же возникли лица мертвых магистров — равнодушные, уверенные в своей власти, они, вероятно, никогда не сомневались, что получат меня обратно, знали — это всего лишь вопрос времени, а в их распоряжении была вечность. И в моем, надо понимать, тоже. Теперь-то.
Надо отдать должное Чиффе, он меня пощадил, разбудил почти сразу, мертвецы только и успели, что вывернуть меня наизнанку, а по сравнению с дальнейшей программой это были сущие пустяки.
Пробуждение оказалось таким немыслимым, невообразимым счастьем, что я описать не возьмусь.
— Прости, что не дал выспаться, — вежливо сказал мой милосердный мучитель. — Я подумал, вдруг ты все-таки внезапно захотел сделать дыхательное упражнение и продолжить беседу? Если нет, я готов принести извинения и спеть тебе колыбельную.
Понять его превратно я не смог бы при всем желании. Конечно, это была угроза. Я все взвесил и сдался. Сделал медленный вдох, задержал воздух в легких, медленно выдохнул. Слушаться, делать, что велят, казалось мне унизительным, зато мое тело было совершенно счастливо.
Чиффа, к моему удивлению, вовсе не злорадствовал, а наблюдал за мной с неподдельным сочувствием.
— Ничего унизительного тут нет, — вдруг сказал он. — Подчиняться тому, кто тебя спасает, не стыдно. Ты в детстве небось никогда не болел, к знахарям тебя не водили, вот и не привык принимать помощь из чужих рук.