— Учуял конечно. Просто я сразу вас узнал. И решил, что можно не беспокоиться.
— Ну, хвала магистрам, что так. Вероятно, ты прекрасно понимаешь, что смерть может стать серьезной помехой работе, поэтому и не утратил бдительность.
— Вероятно, — вежливо согласился я.
У меня не было решительно никакого желания поддерживать разговор.
Чиффа поставил на пол огромную корзину, вдвое больше той, что я несколько дней назад уволок из «Кладовой Менки».
— Я так понимаю, ты еще и не жрешь ничего, — сказал он. — Благородная бледность тебе, конечно, к лицу. И голодать два года кряду ты, не сомневаюсь, вполне способен, если уж без сна столько времени обходился. Но не все, что человек способен выдержать, непременно идет ему на пользу.
— Вы принесли мне еду?
Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. Я не привык быть объектом чужой заботы — если, конечно, речь не идет о слугах, которым, собственно, за то и платят, чтобы они интересовались, сыт хозяин или голоден. Даже отец никогда не беспокоился, есть ли у меня еда или, скажем, одежда. Само собой разумелось, что, если у меня возникнет какая-то нужда, я об этом тут же скажу, причем не ему, а тому, кто за это отвечает. А уж чтобы моим телесным благополучием интересовался посторонний человек, да еще и сам Кеттариец, — такого я и вообразить не мог.
— Как видишь, принес, — сказал он, доставая из корзины аппетитно пахнущий сверток. — И никуда не уйду, пока ты не съешь хоть что-нибудь у меня на глазах.
— И никуда не уйду, пока ты не съешь хоть что-нибудь у меня на глазах. Чем больше, тем лучше. Не смотри на меня так, ничего необычного я не делаю, просто выполняю свой долг. Если уж спас сдуру чью-то жизнь, значит, обязан продолжать в том же духе. Никаких привилегий спаситель не получает, только дополнительные обязанности. Это, будешь смеяться, правило, отступать от которого лично я не рискую. А ты сейчас как новорожденный младенец, всему должен учиться заново. В том числе заботиться о себе. Надеюсь, ты хотя бы в уборную сам ходишь — все-таки гений. Лучший из своего поколения.
Я с досадой подумал, что он, пожалуй, излишне фамильярен. Но вслух говорить ничего не стал. Спор не принесет пользы, зато отнимет время, которое можно потратить на куда более важные дела, вернее, Дело. А пока все равно нельзя вернуться к занятиям, неплохо бы поесть, действительно. И рассказать Чиффе о том, как мертвые руки сами подсказали мне ответ. Ему, наверное, будет интересно.
Мой отчет его скорее встревожил, чем обрадовал. Я-то, честно говоря, ожидал иной реакции.
— Покажи-ка мне записи, — велел он, когда я завершил рассказ. — И книги, которые упали с полки. А сам тем временем прими ванну и переоденься. Ты уже давно не на Сумеречном рынке, а значит, притворяться шимарским горцем тебе ни к чему. А пока будешь мыться, постарайся сформулировать какое-то внятное объяснение этого замечательного происшествия. Почему руки пришли тебе на помощь? С какой стати избавили тебя от необходимости годами рыться в древних манускриптах, причем без особой надежды на успех? И зачем были эти книги на полу, если в тетради записана подробная инструкция, не требующая дополнительных исследований? Имей в виду, это очень важно для меня — получить представление о твоем понимании происходящего. Для нас обоих это очень важно. И для дела, которым ты сейчас занят, разумеется, тоже.
Это было очень важное дополнение. Если важно для дела — что ж, значит, я в лепешку разобьюсь, но сформулирую.
Через час, когда я вернулся, Чиффа сидел в моем кресле и курил трубку. Вид он при этом имел довольный, вернее, даже самодовольный, ни дать ни взять сытый лис, только что безнаказанно разоривший чужой индюшатник. Поглядев на него, я сразу понял, что он уже разобрался в моих делах или, по крайней мере, думает, что разобрался, но вместо того, чтобы милосердно объяснить все простыми человеческими словами, твердо намерен тянуть из меня жилы, сколько возможно и еще чуть-чуть.
— Ну, как твои успехи? — спросил он. — Понял, почему так случилось?
— Думаю, да.
В качестве награды я получил раскуренную трубку, в которой еще оставалось довольно много табака.
— Излагай, — потребовал Чиффа.
— Думаю, эти руки обладают каким-то подобием личной воли и сами хотят стать Перчатками Смерти, — сказал я. — Естественное, во всяком случае, понятное мне желание. Быть оружием лучше, чем валяться без дела. Наверное, быть магическим артефактом в каком-то смысле приятно. Мне недостает воображения, чтобы понять, как вещь может получать удовольствие, но теоретически я готов принять такую идею…
— Не отвлекайся. Я тебя уже понял. И по большому счету, ты совершенно прав. Не знаю, как там насчет удовольствия, которое якобы испытывают предметы, это довольно причудливое предположение, но по своему опыту я точно знаю, что, к примеру, оружие и амулеты, работу над которыми по какой-то причине не довели до конца, обычно находят способ заставить мастера завершить свое дело. Это — да, факт. Продолжай.
— Это, собственно, всё. Как именно руки проникли в мой сон и почему результаты их деятельности не исчезли после того, как я проснулся, мне неизвестно.
Как именно руки проникли в мой сон и почему результаты их деятельности не исчезли после того, как я проснулся, мне неизвестно. Но поскольку это уже все равно случилось, можно временно отказаться от поисков объяснений и заняться этим после завершения работы.
— Очень разумный подход, — кивнул Чиффа. — Но мне не нужны теоретические объяснения, хвала магистрам, природу сновидений, подобных твоему, я успел изучить задолго до нашей встречи. И когда-нибудь на досуге с удовольствием расскажу, вернее, покажу тебе, как это происходит. А сейчас, будь добр, подумай: почему одна рука писала инструкцию, а другая — отбирала книги? Это важно.