Еще помню, что в те дни мне очень нравилось внезапно исчезать и столь же внезапно появляться в самых неожиданных местах. Как я это проделывал — до сих пор не могу объяснить; могу лишь сказать, что к обычным перемещениям Темным Путем, которым я выучился несколько позже, эти мои исчезновения не имели никакого отношения. Они доставляли мне огромное удовольствие; плохо, что я почти не мог это контролировать. То есть захотеть исчезнуть и оказаться в каком-то определенном месте, а потом осуществить свое намерение мне иногда все-таки удавалось, но гораздо чаще это случалось само собой, совершенно помимо моей воли, порой далеко в не самый подходящий момент. Впрочем, радость, которую я испытывал в процессе, все искупала.
Были и другие вещи, которые чрезвычайно меня привлекали — потому, думаю, и запомнились. Ярость испепеляла меня, и не было более радостного труда, чем ежедневные жертвы на ее алтарь. Убивать или просто мучить других людей — это было почти так же прекрасно, как возможность исчезать, и гораздо слаще, чем полеты над облаками, которые тоже казались мне весьма приятным времяпрепровождением. Любопытно, что масштабы насилия не имели для меня значения. Напугав жалкого трактирщика или убив дюжину человек, я испытывал одинаковое наслаждение. Думаю, это спасло очень много жизней — даже в те смутные дни мое высокомерие давало о себе знать, подсказывало, что убивать простых обывателей — мало чести, зато пугать их — милое дело. Напуганный человек обычно смешон, и это решало все: смех в ту пору доставлял мне неизъяснимое удовольствие. Позже я узнал, что люди часто хохочут не потому, что им так уж весело, а именно от переизбытка силы — взять хотя бы Малое тайное сыскное войско, где я состоял на службе больше десяти дюжин лет. С первого дня его создания на нашей половине Дома у Моста неизменно творился сущий балаган, стены от хохота тряслись, а прохожие от окон шарахались, и причиной тому — из ряда вон выходящее личное могущество всех служащих, а вовсе не какое-то особенное, обостренное чувство юмора.
Вот и я в ту пору хохотал всласть, а волю своей кровожадности давал лишь при встрече с другими колдунами, к какому бы ордену они ни принадлежали. Некоторых я убивал, другие давали мне отпор, но большинству хватало ума просто обходить меня стороной, как бешеную собаку. Они, надо думать, были столь же брезгливы и высокомерны, как я сам, и справедливо полагали, что победа над безумцем не сделает им большой чести, зато смерть от моей руки ничуть не менее окончательна, чем любой другой способ умереть. Собственно, именно поэтому мне удалось уцелеть — так-то вполне мог бы отыскаться какой-нибудь выдающийся старший магистр более-менее могущественного ордена, способный быстро положить конец моим бесчинствам.
По крайней мере, в потенциальном успехе адептов ордена Водяной Вороны или, скажем, Потаенной Травы я по сей день ни на миг не сомневаюсь.
Но это самое простое, практическое объяснение. Впоследствии я много раз задавал себе вопрос: как мне, теоретически могущественному, но на деле совершенно не способному справиться с собственной силой юнцу, удалось выжить в разгар Смутных времен, когда для спасения шкуры требовалось помножить свое могущество на опыт, хитроумие и осторожность. И, думаю, я нашел ответ. Каждый человек диктует реальности свои представления о ней; другое дело, что почти никто этого не осознает и уж тем более не контролирует процесс. Легендарная удачливость дураков и безумцев — закономерное следствие этого правила. Я выжил в те дни только потому, что искренне полагал себя неуязвимым и бессмертным — теперь, задним числом, это мне совершенно ясно.
Так прошло примерно два года. Время делало свое дело: то ли краденое могущество стало понемногу истощаться, то ли я приспособился к новому способу бытия, но я постепенно приходил в себя; как следствие, мои воспоминания о том периоде несколько более отчетливы. Неуправляемая стихия становилась чем-то вроде человека, по крайней мере, изредка ко мне возвращалась способность размышлять, а вместе с нею необходимость есть, пить и даже — о ужас! — спать. Не могу сказать, что все это пошло мне на пользу.
Потребность во сне оказалась самой серьезной проблемой, поскольку контролировать сновидения я никогда не учился, а о древнем искусстве ставить свою Тень на страже в изголовье и вовсе не слышал. Таким образом, уснув, я делался уязвимым, как самый обычный человек. К тому времени я стал достаточно разумен, чтобы понимать: охотников избавиться от меня раз и навсегда, за деньги или ради собственного удовольствия, предостаточно и не следует упрощать им эту задачу. Поэтому пришлось обзавестись доброй дюжиной укрытий и заботиться, чтобы о них никто не пронюхал.
Дальше — больше. Воодушевленный заново обретенной способностью рассуждать, я принялся подводить некоторые промежуточные итоги своего нового существования и строить планы на будущее. Что касается итогов, они показались мне весьма и весьма неутешительными. Быть грозой столичных лавочников и трактирщиков — не самая высокая судьба. Они, конечно, забавно визжат и выполняют все мои приказы, но их страх не делает мне чести и, что еще важней, не приносит практической пользы. Сила, позаимствованная в ордене Дырявой Чаши, рассуждал я, постепенно иссякнет — не сегодня, не завтра, возможно, даже не через сто лет. Но для того, кто собрался жить вечно, всякий срок — это скоро. Могущество, напоминал я себе, было нужно не только и не столько для удовольствия — изначально я намеревался сражаться с другими колдунами, перебить их по одному, кормиться их силой и действовать таким образом, пока я не останусь единственным Великим Магистром этого Мира. И вот тогда можно будет с легким сердцем продолжить пугать лавочников — надо же как-то развлекаться.