Снаружи заплясал свет факелов. Ногайцы подняли тело колдуна — бутылка выкатилась из складок пояса, кто-то задел ее ногой, поднял, открыл, понюхал и небрежно отбросил в сторону:
— Пустая…
Сосуд и правда стремительно опустел — а в далекой юрте со стонами заметался на медвежьей шкуре князь Сакульский. Открыл глаза, приподнял голову и тут же уронил обратно:
— Господи, моя спина, моя шкура… Такое чувство, словно меня и вправду держали в бутылке, а потом драли кошками… Изя, ты здесь?
— Да, княже.
— Илья вернулся?
— Да, Андрей Васильевич.
— Вот и хорошо. Никого не пускать.
Разумеется, невзирая на строгий приказ, рано утром к Звереву прорвался дьяк Выродков, присел на край постели:
— Что, так плохо? Рана открылась? А мы намедни указ твой исполнили в точности. Кто-то из татар за стрелой с факелами полез. Тут мы и вдарили. Попали аккурат, факела разлетелись по сторонам, точно китайские шутихи…
— Я знаю, Иван Григорьевич, — кивнул Андрей. — Все хорошо. Колдун ногайский убит, погоду никто больше портить не станет. Две бабки без мурзы Челбана ничего не смогут, он у них главной силой был. Так что за дождь больше не беспокойся, друг мой.
Две бабки без мурзы Челбана ничего не смогут, он у них главной силой был. Так что за дождь больше не беспокойся, друг мой. Строй смело, таскай свою башню куда хочешь. Мне же, очень прошу, дня три дайте полежать. А то и вовсе не встану…
Выбрался из юрты Зверев только двадцать второго сентября. Боли в суставах, спине, жжение на коже его еще не отпускали, несмотря на барсучью и мятную мази, попеременно используемые по три раза на дню. Однако состояние князя улучшилось достаточно, чтобы скука и одиночество оказались сильнее телесных страданий.
Положение дел на поле брани мало изменилось. Земля после проливных дождей только-только просохла, стала проходимой. После долгого перерыва уже не отдельными залпами, а непрерывным грохотом заговорили осадные пищали из прочных приземистых туров. Стрельцы и боярские дети снова повадились лазить перед рвом, постоянно пуская стрелы и картечь по бойницам, не давая ногайцам выглянуть наружу даже на мгновение. Боярин Выродков наконец-то закончил бревенчатую башню высотой с шестиэтажный дом, и теперь она раз за разом плевалась огнем и белым дымом, ведя поверх полуразрушенных стен прицельную стрельбу прямо по улицам города из двенадцати крупнокалиберных пушек. И это — не считая стрелецких пищалей и мелких затинных тюфяков.
Взяв лук, Зверев тоже поохотился возле знакомого тына, что начинался от крайнего тура. Опустошив к обеду колчан, он был уверен, что по крайней мере двоих османских наемников подловил точно в лоб и еще раза три кого-то из защитников зацепил. За обедом князь изволил откушать изрядно хмельного меда: не пьянства ради, а вместо снотворного — и благополучно проспал до следующего утра.
Двадцать третье и двадцать четвертое сентября тоже были посвящены охоте, пиву и отдыху. Активный образ жизни помог избавиться от последних болячек, и теперь Андрей уже смело надевал не только ферязь, но и поддоспешник с броней — от тяжести на плечах кости больше не ныли и кожа не отзывалась ожогами. Посему двадцать пятого князь принял участие в новой атаке: под прикрытием плотного огня с осадной башни землекопы начали рыть сапы к самому рву, подтаскивать бревна, ставить новые бастионы прямо у кромки воды. Татары пытались помешать работникам, метая стрелы — все их пушки русские наряды успели подавить, — и организуя вылазки из Арских и Царских ворот. Боярские дети на стрелы отвечали стрелами; стрелецкие же сотни залпами из засад сорвали контратаки и отбросили ногайцев обратно в город. К ночи новенькие белые туры царской армии отделяла от изъеденных, словно червями, полупрозрачных и местами осевших, черных от времени казанских стен только трехсаженная полоска воды.
Вечером князь Михайло Воротынский дал пир для знатных людей, помогавших в наступлении. Вино текло рекой, убоину холопы носили огромными чанами, груды копченой рыбы поражали разнообразием. Андрею же вдруг захотелось угостить старого друга самым обычным шашлычком. Собраться как-нибудь втроем с боярином Выродковым и князем Воротынским на берегу реки, посидеть у мангала, выпить под хорошую закусочку бочонок бургунского… Сказка…
Вот только без десятка холопов Михаил Иванович дома не покинет. Да и князя Сакульского, который сам начнет крутить шампуры с мясом — не поймут.
— Андрей Васильевич! — словно подслушав его мысли, окликнул гостя князь. — Рад видеть тебя в добром здравии. Вот, прими кусочек с опричного блюда. В сметане с красным вином тушили, очень мне нравится. Ты теперича, коли вновь в общем строю, ко мне заходи, заходи. Обижаешь невниманием, княже.
— Прости, Михаил Иванович, — развел руками Зверев. — Такая уж у меня ныне служба получается. То туда бросают, то сюда.
— Наслышан, княже, наслышан, — кивнул Воротынский. — Но и меня, Андрей Васильевич, иногда вспоминай.
— Но и меня, Андрей Васильевич, иногда вспоминай. Нет, не иногда! Завтра же тебя желаю на обеде у себя видеть! Тут уж не отговоришься. Здесь ныне дерешься, вместе и хлеба преломим. За гостя моего, разумного не по годам, за князя Сакульского! — поднял кубок хозяин.
— Благодарствую, княже, — поднялся в ответ Андрей. — Долгих тебе лет и крепкого здоровья.