— Но, Аттикус…
— Кроме того, я совсем не думаю, что её воспитание нанесло детям какой бы то ни было ущерб. Она относилась к ним даже требовательнее, чем могла бы родная мать… Она никогда им ничего не спускала, не потакала им, как делают обычно цветные няньки. Она старалась их воспитывать в меру своих сил и способностей, а они у неё совсем не плохие… и ещё одно: дети её любят.
Я перевела дух. Они не про меня, они про Кэлпурнию. Успокоенная, я вернулась в гостиную. Аттикус укрылся за газетой, тетя Александра терзала своё вышиванье. Щелк, щелк, щелк — громко протыкала игла туго натянутую на пяльцах ткань. Тетя Александра на мгновение остановилась, натянула её ещё туже — щелк, щелк, щелк. Тетя была в ярости.
Джим поднялся и тихо прошёл по ковру мне навстречу. Мотнул головой, чтоб я шла за ним. Привёл меня в свою комнату и закрыл дверь. Лицо у него было серьёзное.
— Они поругались, Глазастик.
Мы с Джимом часто ругались в ту пору, но чтобы Аттикус с кем-нибудь поссорился, такого я никогда не видала и не слыхала. Смотреть на это было как-то тревожно и неуютно.
— Старайся не злить тетю, Глазастик, слышишь?
У меня на душе ещё скребли кошки после выговора Аттикуса, и я не услышала просьбы в голосе Джима. И опять ощетинилась:
— Может, ещё ты начнёшь меня учить?
— Да нет, просто… у него теперь и без нас забот хватает.
И опять ощетинилась:
— Может, ещё ты начнёшь меня учить?
— Да нет, просто… у него теперь и без нас забот хватает.
— Каких?
Я вовсе не замечала, чтобы у Аттикуса были какие-то особенные заботы.
— Из-за этого дела Тома Робинсона он просто извёлся…
Я сказала — Аттикус никогда ни из-за чего не изводится. А от судебных дел у нас всего и беспокойства один день в неделю, и потом всё проходит.
— Это только ты так быстро всё забываешь, — сказал Джим. — Взрослые — дело другое, мы…
Он стал невыносимо задаваться, прямо зло брало. И ничего не признавал — только всё читает или бродит где-то один. Правда, все книги по-прежнему переходили от него ко мне, но раньше он мне их давал, потому что думал — мне тоже интересно почитать, а теперь он меня учил и воспитывал!
— Провалиться мне на этом месте, Джим! Ты что это о себе воображаешь?
— Ну, вот что, Глазастик, я тебе серьёзно говорю: если будешь злить тетю, я… я тебя выдеру.
Тут я взорвалась:
— Ах ты, чертов мофродит, да я тебе голову оторву!
Джим сидел на кровати, так что я с лёгкостью ухватила его за вихор на лбу и ткнула кулаком в зубы. Он хлопнул меня по щеке, я размахнулась левой, но тут он как двинет меня в живот — я отлетела и растянулась на полу. Я еле могла вздохнуть, но это пустяки: ведь он дрался, он дал мне сдачи! Значит, мы всё-таки равны!
— Ага, воображаешь, что взрослый, а сам дерешься! — завопила я и опять кинулась на него.
Он всё ещё сидел на кровати, и у меня не было упора, я просто налетела на него изо всех сил и начала лупить его, дёргать, щипать, колотить по чём попало. Честный кулачный бой обратился в самую обыкновенную потасовку. Мы всё ещё дрались, когда вошёл Аттикус и разнял нас.
— Хватит, — сказал он. — Оба немедленно в постель.
— Э-э! — сказала я: Джима посылали спать в одно время со мной.
— Кто начал? — покорно и устало спросил Аттикус.
— Это всё Джим. Он стал меня учить. Неужели мне ещё и его тоже слушаться?!
Аттикус улыбнулся.
— Давай уговоримся так: ты будешь слушаться Джима всегда, когда он сумеет тебя заставить. Справедливо?
Тетя Александра смотрела на нас молча, но когда они с Аттикусом вышли, из коридора донеслись её слова:
— …я же тебе говорила, вот ещё пример…
И после этого мы опять стали заодно.
Наши комнаты были смежные. Когда я затворяла дверь, Джим сказал:
— Спокойной ночи, Глазастик.
— Спокойной ночи, — пробормотала я и ощупью пошла к выключателю.
Возле своей кровати я наступила на что-то тёплое, упругое и довольно гладкое. Оно было немножко похоже на твердую резину, и мне показалось, оно живое. И я слышала — оно шевелится.
Я зажгла свет и поглядела на пол около кровати. Там уже ничего не было. Я застучала в дверь Джима.
— Что тебе? — сказал он.
— Какие змеи на ощупь?
— Ну, жёсткие. Холодные. Пыльные. А что?
— Кажется, одна заползла ко мне под кровать. Может, ты посмотришь?
— Ты что, шутишь? — Джим отворил дверь. Он был в пижамных штанах. Рот у него распух — всё-таки здорово я его стукнула! Он быстро понял, что я говорю серьёзно. — Ну, если ты думаешь, что я сунусь носом к змее, ты сильно ошибаешься. Погоди минуту.
Он сбегал в кухню и принёс швабру.
— Полезай-ка на кровать, — сказал он.
— Ты думаешь, там правда змея? — спросила я.
Вот это событие! У нас в домах не было подвалов: они стояли на каменных опорах на высоте нескольких футов над землей, и змеи хоть и заползали иногда в дом, но это случалось не часто. И мисс Рейчел Хейверфорд, которая каждое утро выпивала стаканчик чистого виски, говорила в своё оправдание, что никак не придёт в себя от пережитого страха: однажды она раскрыла бельевой шкаф у себя в спальне, хотела повесить халат и видит — на отложенном для стирки бельё уютно свернулась гремучая змея!
Джим на пробу махнул шваброй под кроватью.
И мисс Рейчел Хейверфорд, которая каждое утро выпивала стаканчик чистого виски, говорила в своё оправдание, что никак не придёт в себя от пережитого страха: однажды она раскрыла бельевой шкаф у себя в спальне, хотела повесить халат и видит — на отложенном для стирки бельё уютно свернулась гремучая змея!