Вместо ужасных голубых штанов, пристегнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и кожаный пояс; он совсем не вырос, но стал как-то плотнее; и он сказал, что видел своего отца. Его отец выше нашего, и у него остроконечная чёрная борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил — Нэшвил.
— Я немножко помогал машинисту, — сказал Дилл и зевнул.
— Так тебе и поверили, — сказал Джим. — Молчи уж лучше. Во что будем играть?
— В Тома, Сэма и Дика, — сказал Дилл. — Идём в палисадник.
Дилл хотел играть в братьев Роувер, потому что там все три роли благородные. Ему явно надоело играть в наших представлениях характерные роли.
— Они мне надоели, — сказала я.
Мне надоела роль Тома Роувера, он посреди кино вдруг теряет память, и больше про него ничего не сказано, только в самом конце его находят где-то на Аляске.
— Придумай что-нибудь новое, Джим, — сказала я.
— Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже всё надоело. Что же это у нас будет за лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли.
— Я… чую… смерть, — сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своём:
— Правда, чую.
— Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
— Нет, не так: я понюхаю — и знаю, умрёт этот человек или нет. Меня одна старушка научила. — Дилл вытянул шею и понюхал меня. — Джин… Луиза… Финч, — сказал он с расстановкой, — ты умрёшь через три дня.
— Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам…
— Хватит тебе, — заворчал Джим. — Можно подумать, что ты веришь в жар-пар.
— А то, может, ты не веришь, — сказала я.
— Что это за жар-пар? — спросил Дилл.
— Знаешь, как бывает: идёшь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, — стал объяснять Джим. — Жар-пар — это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей…
— А как же его обойти?
— Никак не обойдёшь, — сказал Джим. — Иногда он возьмёт да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернется вокруг тебя и…
— Не верь ему, Дилл, — сказала я. — Кэлпурния говорит, это всё просто негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
— Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
— Давайте кататься в колесе, — предложила я.
Джим вздохнул.
— Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
— Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник.
— Чур, я первая, — сказала я.
Дилл сказал — лучше он будет первый, ведь он только приехал.
Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я свернулась клубком внутри покрышки.
До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля, небо, дома в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда — может, Джим обгонит меня или колесо запнётся о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала — Джим с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки.
Оставалась одна надежда — может, Джим обгонит меня или колесо запнётся о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала — Джим с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лёжа на асфальте, я затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб всё стихло и стало на место, и услыхала крик Джима:
— Беги, Глазастик! Скорей!
Я подняла голову — передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла.
— Вставай скорей! — вопил Джим. — Чего ты там застряла?
Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались.
— Захвати колесо! — орал Джим. — Тащи его сюда. Ошалела ты, что ли?
Наконец я вышла из оцепенения и побежала к ним, хоть у меня и дрожали коленки.
— А колесо?! — закричал Джим.
— Сам бери! — крикнула я в ответ.
Джим сразу замолчал.
— Поди да возьми, оно прямо за воротами. В тот раз ты даже стену тронул, помнишь?
Джим с яростью посмотрел на меня, но вывернуться не мог, побежал по тротуару, замешкался в воротах, потом ринулся во двор и вернулся с колесом.
— Видала? — Он смотрел презрительно и торжествующе. — Раз-два — и готово. Ей-богу, Глазастик, ты иногда ведёшь себя, как самая настоящая девчонка, даже противно.
Он кое-чего не знал, но я решила — не скажу.
В дверях появилась Кэлпурния и закричала:
— Лимонад пить! Идите скорей в тень, пока не изжарились живьём!
Летом так было заведено: когда солнце поднимется высоко — пить лимонад. Кэлпурния вынесла на веранду кувшин и три стакана и пошла заниматься своими делами. Я не особенно огорчалась, что Джим на меня злится. Выпьет лимонаду — и подобреет.