— Эй, — позвал я. — Что с вами? Вам помочь?
Бородатый затих, потом спросил слабым прерывающимся голосом:
— Это ты… Орлов?
— Да, — я подсел ближе, напрягая зрение в подлестничном мраке, потом вспомнил, полез в карман и зажег спичку.
В отсветах ее неверного пламени, прежде чем спичка догорела до конца, я успел разглядеть подробности. Вельветовый был мертв — определенно. На подобное я в свое время насмотрелся: его убили выстрелом в затылок. Бородатому повезло больше: дырка в животе, дырка в плече, на щеке длинная царапина — по сравнению с вельветовым легко отделался. Взгляд бородатого казался мутным, лицо перекошено от сильной боли.
— Орлов… позвони… вызови… кого-нибудь… — голос бородатого срывался.
— Кто вас так?
— Позвони…
— Герострат?
— Дурак… ты не понимаешь… Герострат — ноль… другие… позвони… Орлов…
— Номер телефона?
Бородатый ответить не успел, потерял сознание.
Пора сматываться, понял я. Если меня здесь застанут над двумя телами, да еще Юра наверху…
Пора сматываться.
Я вышел через «черный» ход, пересек задний двор, нырнул мимо мусорных баков под арку и только там набрал на радиотелефоне «02»:
— Милиция? Срочно пришлите кого-нибудь на Приморский проспект, дом четырнадцать, третий подъезд. Под лестницей два тяжелораненых человека.
— Кто говорит?
— Неважно, — я отключил радиотелефон, спрятал его в карман, при этом взглянул на часы: 16.06.
Время поджимает. Вперед!
Глава тридцать вторая
А телефонные войны продолжались.
* * *
— Накурили-то, японский бог! — посетовал, входя в кабинет, следователь по особо важным делам Сазонов Глеб Егорович. — Откройте хоть форточку. Дышать нечем.
— А на улице есть чем дышать? — лениво возразил Кирпичников.
Оба сразу же посмотрели на самого молодого из присутствующих, на тридцатидвухлетнего следователя прокуратуры Васильева с гордым именем Борислав. Имя Васильеву не шло, не подходило по всем статьям: в свои три с небольшим десятка он уже весил под сто сорок, был, как результат, неповоротлив, страдал сильной одышкой. Еще он без ума был от разных тортиков и прочей сдобы, что обнаруживает причинно-следственную связь несоответствия имени и облика.
В прокуратуре по молчаливому уговору сослуживцев вот уже два года занимались его «перевоспитанием». В основу процесса был положен принцип: больше движения, меньше еды. Страдающего Борислава гоняли по поводу и без повода. И на места происшествий, куда-нибудь подальше, в Кавголово, например; и в буфет за бутербродами, тоже — не ближний путь: через два этажа, сначала вниз, потом — вверх; и в непрерывные командировки; или вот форточку открыть, хотя и стол его дальше от окна, чем стол того же Кирпичникова. Васильев вздыхал, страдал, но подчинялся.
Васильев вздыхал, страдал, но подчинялся. Он давно свыкся уже с правилами игры в «перевоспитание», но от булочек с маком отказаться не мог, и каждый месяц прибавлял в весе еще на двести, а то и триста грамм.
Вот и теперь он обреченно вздохнул, болезненно поморщившись, встал и, колыхаясь, просеменил к окну.
Вместе со свежим воздухом в кабинет ворвались звуки большого города.
Кирпичников привычно раздавил в пепельнице окурок и вытащил из пачки новую сигарету. Глеб Егорович поставил портфель, уселся и твердой рукой пригладил седеющие волосы.
— Новости есть? — спросил он.
— Газеты читай, — буркнул Кирпичников. — Там — что ни день, то новости.
— Пришли результаты баллистической экспертизы, — поспешно ответил за Кирпичникова страдалец Борислав.
— С Политехом кто-нибудь связался?
Молчание.
На круглом лице Васильева — растерянность. Он явно ничего не знает про Политех.
— Японский бог, Лева, сколько можно?! Не до шуток сейчас. Я только что имел беседу с Петюней. Они там наверху совсем с ума посходили. Требуют достать третьего сегодня же. Говорят, звонил САМ, устроил разнос и все по нашему делу. И предупредил, что лично проконтролирует.
— Достанем, — спокойно отвечал Кирпичников.
Для тех, кто его хорошо знал, это короткое и впопад: «достанем» значило очень многое.
Сазонов снова пригладил волосы:
— Рассказывай.
Кирпичников чуть заметно усмехнулся.
— Сегодня утром в Политехе неопознанный экстремист подбросил ручную гранату в аудиторию. Один из преподавателей был убит на месте, пострадали еще шестеро студентов…
— Ну и что? — Глебу Егоровичу не терпелось. — Какое это имеет отношение?..
— Представь, самое непосредственное. Это случилось в группе Вениамина Скоблина.
— Во-от как! — Сазонов был потрясен. — Надо срочно в Политех. Борислав, собирайся.
— Сегодня пусть отдохнет, — миролюбиво сказал Кирпичников. — Ты, кстати, не дослушал.
— Есть что-то еще? — Сазонов в возбуждении не сумел усидеть на месте, вскочил, прошелся по кабинету, через каждую четверть минуты энергичным движением ладони приглаживая волосы, чем окончательно разворошил аккуратный пробор а ля старший следователь прокуратуры.
— Есть, — кивнул Кирпичников. — Я тут порылся в архиве. Оказывается, полгода назад уже имел место похожий случай. Стрельба из стечкина, внезапная смерть стрелка, отсутствие у него мотива.
— Погоди-погоди, — заторопился Сазонов, лихорадочно соображая. — Это тот случай в Пулково? Как же его звали… он ведь лейтенант был?..