Я ударил Юру снизу вверх коленом в пах: в другой раз не промахивайся. Эффект был совершенно ошеломляющий. Для меня. От подобного удара любой живой мужик обязан был бы сложиться, как переломленная посередине спичка. Но Юра не сложился. Такого не бывает, сказал бы я, если бы наш флегматик дал мне на это время. Но он рывком вытащил свое орудие из стены и провел выпад номер два. И я испугался.
В схватке тет-а-тет последнее дело — страх; бояться противника нельзя, запрет. Страх мешает объективно судить о его намерениях и силах, а это является непременным условием опережения, прямого предвидения действий противника. И зная эту истину, впитав ее кровью, нервами, принимая за безусловный рефлекс уже, я тем не менее испугался.
Впрочем, испугаться было немудрено: я все еще не освоился в сумраке прихожей, я не знал расположения предметов мебели в ней, и я не понимал, ну не понимал, почему Юра смог устоять после прямого удара в пах, почему он еще способен двигаться и двигаться настолько резво; не понимал, почему он молчит, почему хотя бы не сопит, как свойственно дилетантам. А испуг — всегда первый шаг к растерянности.
Поэтому я чуть не пропустил тот самый выпад номер два, нанесенный сверху вниз с беспощадной силой. Острый предмет, которым орудовал Юра, пропорол мне на правом плече куртку, рубашку, содрал кожу. Рубашка намокла кровью, но в тот момент я ничего не почувствовал, потому что задачей моей было удержать равновесие. Но из-за приступившей растерянности с задачей я не справился и, как следствие, загремел на пол, ударился при падении головой о дверь из прихожей, поверху застекленную. Стекла отозвались мелким дребезгом, а дверь приоткрылась.
Но и Арутюнов не удержался на ногах, упал с размаху на вешалку, и я услышал, как хрустнула какая-то из его костей.
Толчком я распахнул дверь из прихожей, и, перевернувшись на бок, быстро перебирая руками-ногами, пополз к свету. Юра, несмотря на хрустнувшую кость, устремился за мной. Да еще как проворно!
За дверью оказался захламленный полутемный коридор, но все-таки здесь было на порядок светлее, и, отползая, я обернулся, чтобы увидеть Арутюнова, увидеть, как он это ДЕЛАЕТ. А он пробирался за мной, перелезая через опрокинутую и изрядно деформированную вешалку, и видок же у него был — совершенно бредовый.
Я увидел его лицо, и не скажу, что от зрелища этого мне полегчало. Такое же лицо было у Эдика Смирнова, когда он открыл огонь в зале ожидания пулковского аэропорта; такое же лицо я видел вчера у Андрея Кириченко. Подернутый дымкой взгляд… Это лицо означало смерть, и я наконец понял, почему Юра не чувствует боли. Видимо, побочное действие запущенной в нем программы — отключение болевых центров. Он полз ко мне, а сломанная левая рука (я мельком увидел вывернутое под неестественным углом запястье) бесполезной помехой волочилась следом; Юра полз, опираясь локтем правой, и между пальцев так, что побелели костяшки, у него были зажаты ножницы: и не маникюрные, а сантиметров двадцать, для разрезания тканей или плотной бумаги. Этими ножницами он собирался меня убить. Еще я успел заметить проступающий, наливающийся багровым подтек над Юриной бровью и то, что сам оставляю на линолеуме размазанный кровавый след.
— Стой! Стой же, падла! — крикнул я, надеясь голосом сбить действие программы.
Но, видимо, я в самом деле ничего толком не понимаю в программировании (а тем более в программировании человеческих душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял, что единственное средство его остановить — это грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение техникой дзюдо или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.
Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как ударить его каблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия. Единственно — сбил координацию, и Юра промахнулся своими ножницами в третий раз.
Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.
Я понял, что теперь он не промахнется. В моем распоряжении были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру, ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.
Я стоял над ним, опираясь рукой о стену, тяжело дыша, слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.