Черт побери этого человечка! Как ему всегда удается поставить всех в неловкое положение.
Спенглер старался сохранить небрежный, дружественный тон.
— Что это была за песня, которую вы пели как раз перед моим приходом?
— А, эта — «Odum Pawkee Mont a Mutting».
Он взял инструмент и пропел припев, который Спенглер слышал. Спенглер слушал, очарованный, несмотря на свои противоречивые чувства, которые он испытывал к этому человечку. Мелодия была простой и веселой, такая, подумал он, хорошо поется, когда едешь, сидя на спине мула… или на спине какого-то, скверного вида животного, которого жители Менхевена используют вместо мула.
Пембан положил инструмент.
— На английском это означает: «Старина Поки карабкается на гору, облака закрыли старину Поки. Старина Поки карабкается на гору, всего лишь из-за чашечки кофе».
— Есть еще куплеты?
Пембан комически расширил глаза.
— О, конечно! Существует около триллиона куплетов. Я знаю только каждый десятый, но если я буду петь их все, то нам придется сидеть здесь целую ночь. Эта песня, как сага. Старина Поки был поселенцем, который жил в Безумных Горах в давние времена. Там умеренный климат, но несмотря на подходящие климатические условия, это ужасная дикая страна, где все дороги ведут либо круто вверх, либо круто вниз. Он любил кофе, но, конечно, там его не было. Он услышал, что есть немного кофе в городке Гранпи, расположенном недалеко от космодрома, внизу, в равнинной части страны, и он пошел туда пешком. Двадцать две сотни километров. По крайней мере, так говорят.
Дверца конвейера хлопнула, открываясь. Пембан подошел, взял содовую и налил Спенглеру в бокал виски с содовой.
— Да, в те времена совершались большие дела… Но также рассказывали и большую ложь, — добавил он.
Спенглер испытал непонятный шок, который заставил его вздрогнуть. Делая осознанные усилия, чтобы расположить себя по отношению к Пембану, понять человека в его собственных жизненных условиях, он постарался создать картину, которой не трудно было восхититься: дикая, колоритная, свободная жизнь поселенцев, трудности, которые они достойно принимали и старались победить, героические дела, которые совершали мимоходом и так далее, и так далее. А затем Пембан сам, одной фразой, равнодушно разрушил эту картину. «Также рассказывали и большую ложь».
Хорошо, Пембан не верил в Империю. Но если у него не было уважения к традициям его собственной планеты, тогда, во имя всего святого, во что же он верил?
Спенглер был человеком, который очень старался быть либеральным. Но сейчас, вглядываясь в круглое коричневое лицо Пембана, в желтоватые белки его глаз, он подумал еще раз: это пустая трата времени, пробовать понять этого человека. Он не цивилизован; он мыслит, как животное. Просто не существует точек соприкосновения.
Спенглер резко сказал:
— На собрании вы упомянули кое-что о чувстве юмора ритиан. Что конкретно вы имели в виду?
Он подумал:
— Через несколько минут я вернусь в свой кабинет. Я выпью половину этого бокала, ровно половину, и затем уйду.
Пембан откинулся назад, расслабляясь, немного повернув голову, и глядя живыми настороженными глазами на Спенглера.
— Ну, видите ли, — произнес он, — у них есть особенности в этом отношении. Они действительно высокоразвитые существа, в технологическом плане, и вы знаете это. Но то, что у них вызывает смех и веселье, скорее напомнит вам какую-нибудь провинциальную планету, подобную Менхевену. Может, именно поэтому мы так хорошо поладили с ними — юмор жителей Менхевена примитивен. Выдернуть стул из-под человека, который собирается на него сесть. Такого рода вещи. Но они развлекают нас.
Они могут пройти сорок миль в сторону от своего пути, чтобы сыграть какую-нибудь шутку, даже если это не бог весть какое великое дело. Я слушал роман, написанный одним из их признанных писателей — двенадцать кассет, должно быть, более пятисот тысяч слов — таким образом он подводил читателя к грязной шутке, поведанной им в самом конце повествования.
Я слушал роман, написанный одним из их признанных писателей — двенадцать кассет, должно быть, более пятисот тысяч слов — таким образом он подводил читателя к грязной шутке, поведанной им в самом конце повествования. Это был бестселлер в их планетной системе. И они с ума сходят от каламбуров. Обожают играть словами. Некоторые их фразы имеют пятнадцать или двадцать значений.
Спенглер на какое-то мгновение с трудом напряг память, а затем нашел соответствующий факт со времени обучения.
— Как у Джойса, — сказал он. — Декадент двадцатого столетия.
— Угу, — согласился Пембан. — Я когда-то мог цитировать целые страницы из «Пробуждения Финнегана»: «…бег реки, мимо Адама и Евы, от отклонений берега до изгиба залива, несет нас просторными витками многократных повторений…» Это детский лепет по сравнению с литературой ритиан.
Спенглер осторожно глотнул коктейль и поставил бокал на широкий подлокотник кресла. Он чувствовал большое, хладнокровное, хорошее упорство человека, который знает, как освободиться от своих собственных жалких эмоций.
— Мне не хотелось бы показаться тупым, — сказал он, — но какое отношение все это имеет к моей проблеме?