Пембан потянулся к графину с виски, но затем передумал. Он посмотрел на Спенглера, криво улыбаясь.
— Но чего вы не понимаете, так это того, что я не получаю от этого удовольствия. Возможно, вам трудно понять, но мне не нравится бить кого-либо, кто не пытается дать мне сдачи. Вся эта беседа неприятна для меня, но я не мог избежать ее. Вы поставили меня в такое положение, когда совершенно неважно, буду ли я говорить, или совсем откажусь разговаривать с вами, я все равно буду делать то, что хотите вы. И это самая забавная часть, господин уполномоченный, — заставляя меня ранить ваше чувство собственного достоинства, вы раните мое достоинство в два раза сильнее. Я думаю, дурной привкус останется у меня надолго.
Спенглер медленно встал. Он два раза глубоко вдохнул, но его внезапный гнев не уменьшился, он продолжал нарастать. Он с большей осторожностью сказал:
— Я не хочу, чтобы гора обвалилась на меня. Эта замысловатая беседа, которая была у нас, мистер Пембан… она означает, что одного ясного и обдуманного оскорбления достаточно.
Внезапно он увидел Пембана таким, каким воспринимал его с самого начала: вызывающим раздражение маленьким, уродливым дикарем из колонии. Пембан сказал:
— Ну вот, теперь вы сердитесь. Это все потому, что я не хотел играть с вами в вашу игру клевков.
Спенглер произнес в бешенстве:
— Мистер Пембан, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать ваши оскорбления или рассказы о психологии курятника. Я пришел просить вас об информации. Если вы настолько потеряны для общепринятой благопристойности… — Он не знал, как закончить эту фразу и начал по-другому. — Возможно, будет лучше, если я напомню вам, что я уполномочен требовать вашей помощи, как официальный представитель Империи.
Пембан ответил спокойно:
— Я здесь, чтобы помочь вам, чем могу, господин уполномоченный. Что конкретно вы хотите от меня?
— Я просил вас, — сказал Спенглер, — рассказать мне, какие, по вашему мнению, промахи, ошибки допустили военное ведомство и служба безопасности в деле ритиан.
Когда Пембан попытался заговорить, Спенглер перебил его.
— Ваши замечания запишите на кассету и передайте ее мне завтра утром.
Его голос звучал неестественно громко даже для его собственного уха. Спенглера поразило и шокировало то, что он кричал во весь голос.
Пембан грустно и с укором покачал головой.
— Я был бы рад… если бы получил ваш запрос в письменном виде, господин уполномоченный.
Спенглер со скрипом стиснул зубы.
— Вы получите его завтра, — сказал он.
Он повернулся, открыл дверь и быстро пошел по пустому коридору. Он остановился, чтобы вызвать скутер, не раньше, чем завернул за угол, и дверь Пембана исчезла у него из поля зрения.
Он нашел Джоанну в башне. Джоанна лежала, откинувшись на секцию кушетки с приподнятой спинкой, образующей кресло. Комнату заполнял громкий мужской голос, выкрикивающий невразумительные слоги на фоне громко играющего оркестра. Мозг Спенглера какое-то время тупо боролся со словами, затем отбросил их с отвращением. Запись была из старинной коллекции Джоанны, пели на одном из мертвых языков. Немецкий, полный длинных гласных и звучных свистящих.
Она взмахнула рукой над панелью управления, и звук уменьшился до переносимого уровня. Джоанна встала и пошла ему навстречу.
— Я думаю, ты был выбит из колеи, когда звонил мне, — сказала она целуя его. — Садись. Положи ноги поудобнее. Хочешь поесть?
— Нет, — ответил Спенглер. — Я не могу, я слишком устал, чтобы есть.
— Я кое-что закажу. Ты можешь не есть, если не захочешь.
— Прекрасно, — произнес он с усилием.
Она позвонила по старинному селектору, стоящему возле кушетки, затем села возле Спенглера.
Голос все еще что-то выкрикивал, но как будто откуда-то издалека. Он вырос до крещендо, затем последовал умирающий вздох оркестра, минутная пауза. Потом началась другая песня.
— Почему ты не приобрела перевод? — спросил он раздраженно.
— Не знаю, мне нравится так, как есть. Выключить?
— Это не ответ, — сказал Спенглер, сдерживая раздражение. — Тебе нравится так, как есть — почему? Потому что непонятно? Разве это нормальная причина?
На селекторе загорелась лампочка. Джоанна открыла бункер, вынула оттуда тюбик мясного бульона и бутерброды и поставила еду на столик возле локтя Спенглера.
— Из-за чего ты злишься на самом деле, Торн? — спросила она спокойно.
— Я скажу тебе, — произнес Спенглер, садясь прямо. Слова вылетали у него неконтролируемо. — Ты думаешь, мне и всем, кто знает тебя, непонятно, что ты делаешь с собой из-за этой болезненной одержимости? Ты думаешь, мне приятно сидеть здесь и наблюдать, как ты валяешься в прошлом, как собака в дерьме, потому, что боишься всего, что не было падалью, похороненной пятьсот лет тому назад?
Ее глаза расширились от внезапного шока, и Спенглер почувствовал ответную волну чистой радости. Это было то, ради чего он и пришел сюда, осознал он, хотя он и не понимал этого раньше. Это было то, что он должен был сказать давно. Она внезапно вся покраснела от груди до кончиков волос, а затем стала мертвенно-бледной.
— Прекрати, — сказала она напряженным голосом.
— Я не остановлюсь, — сказал Спенглер, подчеркивая каждое слово. Посмотри на себя. Ты — полуживая полуженщина. Ты позволяешь себе быть живой только для того, чтобы выполнить работу, отвечать, когда с тобой говорят, и отвечать любовнику. Остальная часть тебя мертва и покрыта пылью. Я чувствую ее, когда целую тебя. Как ты думаешь, как я чувствую себя, когда хочу тебя и знаю, что ты недостижима для меня, и не потому…