— Кандис нужны были эти письма — она все время жила с мыслью, что отец ее бросил. Для нее стало большим утешением узнать, что отец никогда не переставал ее любить.
— Это так важно?
— Понимаете, отсутствие отца не позволяет личности развиваться полноценно.
— Бывает по-разному. Мой отец бил мать, пока не убрался на другой конец страны. И меня его отсутствие не особенно беспокоило.
Повисла неловкая пауза.
— У этого человека разбита вся жизнь, он понемногу начинает все заново. И у него есть право снова быть со своей дочерью и увидеть наконец внука.
— Но, черт возьми, если вы знаете, что Кандис умрет, — защитите ее! Сделайте так, чтобы этого не случилось!
Врач закрыл глаза:
— Я могу лишь воссоединить членов этой семьи, оказать им поддержку. — В голосе его прозвучали нотки фатализма. — Но я уже говорил вам: никто не в силах изменить ход вещей. Нужно, чтобы вы приняли это.
Натан, не выдержав, вскочил:
— Если бы я принимал в жизни все, что мне хотели навязать, обокрал бы уже кассу какого-нибудь завода!
Гудрич тоже поднялся, чуть заметно зевнул:
— У вас досадное стремление все сводить к своей персоне.
— Что ж, эту персону я знаю лучше всего.
— Что ж, эту персону я знаю лучше всего.
В ответ хозяин положил руку на перила лестницы, начинавшейся прямо посередине гостиной.
— Вы можете переночевать у меня, если хотите. На втором этаже комната для гостей и чистая постель.
В воцарившейся тишине Натан услышал завывания ветра и шум волн, которые с грохотом обрушивались на песчаный пляж. Ему не хотелось возвращаться в свою пустую, холодную квартиру, к тому же он выпил. И Натан охотно принял приглашение.
11
She’s like a rainbow…[6]
Роллинг Стоунз
13 декабря
Рано утром следующего дня, когда Натан спустился в гостиную, хозяина дома уже не было — он отправился на рыбалку. На столе лежала записка: «Когда будете уходить, закройте дверь и положите ключи в почтовый ящик».
Натан сел в машину и поехал в сторону Стейтен-Айленда. Он не переставал думать о своем отношении к Гудричу: почему этот человек неприятен ему и вместе с тем чем-то привлекает. Несомненно, доктор часто ставит его в неловкое положение, но бывают моменты, когда Натан чувствует себя так, будто Гаррет приходится ему кем-то вроде близкого родственника — настолько комфортно рядом с ним. Натану никак не удавалось разобраться в своих противоречивых ощущениях.
Весь день он занимался тем, что наблюдал за Кандис и ее семьей. Несколько раз сопровождал девушку — то в кафе, где она работала, то домой. Сегодня малыш остался с дедушкой; находясь снаружи, Натан мог лишь предполагать, что происходит в доме. Заметил только, что «Клинт Иствуд» выходил на веранду покурить. Все утро этот человек — не стоит забывать, что ему не меньше шестидесяти, — что-то делал по дому; потом повел внука на прогулку. Чувствовал он себя с ребенком непринужденно, укрывал его, чтобы тот не простудился, уверенно катил коляску.
Натан следил за странной парочкой издалека, прогуливаясь в ботаническом саду между клумбами, разбитыми на английский манер, и оранжереями с тропическими растениями. Близко не подходил и потому не слышал, как «Клинт», баюкая малыша, напевает старые песни южан.
Долгие часы, проведенные в машине, Натан думал о Мэллори: вспоминал счастливые моменты — те, что больше не вернутся, ее улыбку, манеру подсмеиваться над ним и ставить его на место.
Несколько раз звонил в Сан-Диего, но неизменно слышал лишь автоответчик. В эти минуты его одолевали воспоминания о сыне, о каждой связанной с ним мелочи. Ему так не хватало этих пустяков: мягоньких щечек, крохотных ручонок — Шон все размахивал ими, перед тем как уснуть… Больно перебирать все это: его первое Рождество, первые шажки, а вот появляется зубик, а теперь он лепечет первые слова…
Вечером, перед тем как отправиться на работу, Кандис на минуту заскочила домой — по пятницам она подрабатывала еще в одном баре. Естественно, предпочла бы остаться дома, с отцом и Джошем, — они провели бы втроем тихий вечер: приготовили бы вкусный ужин, разожгли огонь в камине, включили музыку. Но она не могла отказаться от этих дополнительных денег: приближалось Рождество, праздник, который ее радовал, но нес с собой столько расходов.
Кандис вышла из ванной и тихо отворила дверь в комнату сына: ей показалось, он заплакал — нет, крепко спит. Ложная тревога, но лучше не расслабляться: соседка, Таня Васеро, сказала, что в регионе свирепствует эпидемия гриппа.
Успокоившись, женщина поцеловала малыша в щечку, вышла из комнаты и взглянула на часы: смена начинается через двадцать минут, нужно поторапливаться. Оделась перед большим выщербленным зеркалом, стоящим на полу, быстро натянула юбку и блузку. Джо, хозяин бара, хочет, чтобы официантки выглядели сексуально, и постоянно напоминает им об этом.
Поцеловала отца, получила совет быть осторожной, возразила для порядка («Папа, мне уже не четырнадцать!») и ушла.
Она была счастлива, что в доме снова появился отец, — это придавало ей уверенность, и потом, он так внимателен к Джошу!
Старенький пикап, единственный автомобиль в ее жизни, завелся не сразу: она купила его в доисторические времена, в начале президентского срока Джорджа Буша-старшего. Да уж, далеко не новый, но, если удавалось его завести, прекрасно ездил на небольшие расстояния. Сегодня вечером у Кандис было хорошее настроение, она включила радио и стала подпевать Шании Твейн: «Man! I feel like а woman!»[7]