— Куда уж тут спать, когда такие дела…
Они оделись и спустились на кухню, чтобы приготовить чай, но потом Элмар предложил, чтобы не возиться с плитой и не будить слуг, выпить вина и не морочить себе голову. Ольга немедленно согласилась, и они перебрались в библиотеку, где она и изложила историю своего странного замужества.
— Тханкварра… — тихо проворчал Элмар, выслушав все до конца. — Тут и гоблину понятно… Где приложил руку некромант, хорошего не жди. Это наверняка какая-то хитрая порча или проклятие.
— И что теперь? — испуганно спросила Ольга. — Это как-то снимается, надо к магу идти, или что в таком случае делают?
— Не знаю, — чуть шевельнул могучими плечами принц-бастард. — Когда снимается, а когда и нет. Одно могу сказать тебе наверняка: как бы страшно тебя ни прокляли, мой дом всегда будет открыт для тебя, и что бы тебе ни грозило, я сделаю все, чтобы тебя защитить.
— Ничего не понимаю… — вздохнула Азиль. — Что же, выходит, что он жив?
Она посмотрела на портрет, висевший на стене между стеллажей с книгами, и снова вздохнула. Элмар тоже тяжело вздохнул и сказал:
— А может быть. В любом случае, Шанкар бы плохого не посоветовал.
— Кто-нибудь хоть что-нибудь понимает? — жалобно спросила Ольга. — Я же в этом ни фига не разбираюсь.
— Мало что, — призналась Азиль. — С магами надо посоветоваться. И обязательно надо рассказать Шеллару, может, он что-то поймет. Но в любом случае… — она снова посмотрела на портрет. — Он был хороший человек. Он бы действительно не сделал тебе ничего плохого, живой или мертвый.
Ворох меховых одеял чуть шевельнулся, и Саэта, дремавшая за столом, тут же встрепенулась и нащупала пистолет. Она сидела так уже третьи сутки, ожидая, что скажет Кантор, когда очнется. И что он сделает. Хотя в таком состоянии он вряд ли сможет что-то сделать… Но все же пистолет она держала под рукой. На всякий случай.
К счастью, в сарае около избушки нашлось немного сена для лошади, да и места, чтобы поставить лошадь там вполне хватало. И под навесом около сарая имелся запас дров. Но ничего съедобного в доме не было, если не считать сушеных трав, висевших на стенах, и Саэта все чаще вспоминала рассказ Кантора о питательных тараканах. Тараканов здесь, правда, не наблюдалось, но по ночам нагло шныряли крысы, которых Кантор тоже, помнится, признавал съедобными. При необходимости их легко можно было поймать, но пока что они не привлекали Саэту в качестве обеда. После того, что она наблюдала здесь два дня назад, ей до сих пор не хотелось есть. Труп она оттащила в лес и зарыла в снег, до весны не найдут. Стол кое-как отмыла, коврик выбросила. На печке нашлась целая куча тряпок и побитых молью меховых одеял, из которых она соорудила постель для Кантора. И теперь она сидела и ждала.
Одеяла снова зашевелились, и с лежанки послышался слабый стон. Саэта встала и подошла поближе.
— Кантор! — безнадежно позвала она и потянула за край одеяла, чтобы открыть лицо и заглянуть в него.
Кантор снова тихо застонал, зашевелился, и из-под кучи мохнатого меха показались его глаза. Они были открыты.
Саэта бросила одеяло и потрясла товарища за плечо.
— Кантор, скажи что-нибудь!
— Саэта… — прошептал он, и его глаза снова бессильно закрылись.
— Кантор, ты меня узнал, или ты опять бредишь? Скажи что-нибудь вразумительное! — попросила она и снова встряхнула его за плечо.
Он чуть шевельнул ресницами, приоткрыл рот и закашлялся. Кашель у него начался еще позавчера, и он очень не нравился Саэте, этот сухой надрывный кашель, так же, как и лихорадка с бредом. Пробегать несколько часов полураздетым при открытой настежь двери, а потом еще полежать в снегу — как тут не заболеть, будь ты хоть сто раз закаленный.
И поди, пойми теперь, отчего он бредит и не приходит в сознание — то ли это все-таки безумие, то ли просто лихорадка…
Она подождала, пока он успокоится, и осторожно спросила:
— Кантор, может дать тебе травки попить?
Он открыл глаза и все так же тихо спросил:
— А водки нет?
— Водки? — Саэта оторопела от счастья, не зная, смеяться или плакать. — Пьяница! Где я тебе водки возьму посреди леса! Не успел глаза продрать, как тебе водка понадобилась! Мы в лесу, в той самой избушке, здесь нет ничего, кроме сушеной травы и снега! Если хочешь, я тебе могу крысу поймать и сварить бульон.
— Не плачь, — тихо сказал Кантор.
— Я не плачу, я смеюсь… — истерически всхлипнула Саэта. — Не обращай внимания, это нервное…
Он посмотрел на пистолет, который она до сих пор держала в руке, и понимающе вздохнул.
— Давай травку. Только погорячее. Мне холодно.
— Хорошо, я сейчас согрею чайник. А ты разбираешься в этих поморских травах? Я только мяту узнала.
— Покажи. Посмотрю.
Он рассмотрел пучки трав, которые принесла Саэта, и выбрал несколько, подходящих, по его мнению, для питья. Потом снова забился под одеяла и свернулся клубком, безуспешно пытаясь согреться. Он выглядел, как обычный тяжело больной человек, без каких-либо признаков психических расстройств, и это уже было хорошо. Саэта поставила в печь чайник со снегом и присела на край лежанки.
— Как ты?
— Плохо, — признался Кантор и снова закашлялся.
— Все будет хорошо, — пообещала Саэта. — Ты поправишься, мы уедем отсюда и вернемся домой.
— А что со мной? — спросил он. — Почему так холодно? Печка горит, одеял куча, а меня трясет. И голова разваливается… Я что, заболел?
— Ты лежал на снегу раздетый. Ты простудился.
— А зачем я там лежал?
— Ты что-нибудь помнишь? — осторожно спросила Саэта, всерьез опасаясь, что он действительно ничего не помнит и рассказа о своих подвигах не перенесет.
— Я упал в Лабиринт, — пояснил он. — Там все видится иначе. Расскажи, что здесь было.
— Давай, я тебе потом расскажу. Когда поправишься.
Кантор встревожено приподнялся.
— Я тебе … ничего не сделал?
— Нет, нет, успокойся. Все в порядке. Все будет хорошо. Сейчас я заварю траву, попьешь, и попробуй поспать.
Он опустил голову на комок тряпья, заменявший подушку, и закрыл глаза.
— Мы здесь давно?
— Сейчас третья ночь, как мы здесь. Как только тебе станет лучше, мы уедем. Я боюсь тебя везти в таком состоянии.
— Саэта, — сказал он, не открывая глаз. — Если ты двое суток сидишь надо мной с пистолетом в руках, значит, у тебя была причина меня бояться. Если ты затащила меня в этот дом, вместо того, чтобы отвезти в город сразу, до того, как я заболел, значит, у тебя была причина прятать меня от людей. Рассказывай все по порядку. Как вышло, что она отвязалась?
— Она расстегнула ошейник. Там на спинке стула был маленький гвоздик, который мы не заметили. Она, видимо, зацепилась за него и расстегнула ошейник. А потом она меня заколдовала. Я сама отвязала ее от стула, а она привязала меня на свое место. И сказала, что очень хотела бы посмотреть, как я тебя убью, но ты ей нужен. Хотя ты не такая легкая добыча, но у тебя ее деньги. Так что, можно сказать, ее погубила жадность.
— А она все-таки умерла?
— Ты ее убил. Ты совсем ничего не помнишь?
— Я же сказал — я видел все совсем иначе.
— А как? Ты видел, как ты ее убил?
— А я ее убил? Нет, я не видел. В Лабиринте иная реальность, там все воспринимается по-другому… В зависимости от места. Там она просто рассыпалась в пыль, когда я ее оттолкнул.