— От отца. От Эврита-Лучника, басилея Ойхаллии.
— Точно! Ух ты! Это же Эврит-зазнайка, которого сам Аполлон за гордыню застрелил! И правильно сделал, нечего себя с богом равнять!..
— Нечего, — кивнул Телемах, двусмысленно поджав губы. — Аполлон правильно сделал: сперва научил Эврита из лука стрелять, потом застрелил. А подарок свой забрать забыл.
— Какой подарок?
— Да ерунда… лук. Вот этот.
Далеко Разящий умолк. А я все не мог сообразить, чего он от меня ждет; пока не задохнулся от запоздалого озарения!
— Мой лук — лук Аполлона?!!
— Да, Одиссей. Один из его луков.
* * *
Рыжий мальчишка стоял, потрясенный.
Слова Далеко Разящего вились вокруг роем ос, пытаясь пробиться через броню беззвучия; миг, другой, и способность слышать вернулась к Одиссею:
— …хвастаться! Не вздумай! Помянешь Отпирающего Двери всуе — возьмет да и явится за своим луком! Отберет!!! Если, конечно, не клялся водами Стикса…
Телемах, как всегда, разил без промаха. Ясное дело, Одиссей уже прикидывал, как похвастается Ментору с Эв-рилохом, как сдохнет от зависти трусишка-Антифат… а они не поверят!.. а он протянет руку и — р-раз! И они все тогда…
Увы.
Будущие лавры увяли в зародыше.
Будущие лавры увяли в зародыше. Судьба зазнайки-Эврита вовсе не улыбалась сыну Лаэрта.
А Далеко Разящий еще подлил масла в огонь:
— Даже если Аполлон не услышит, отец тебе точно стрелять запретит: мало ли что? Возьмет бог, прогневается…
— Прогневается? — В душу закралась тревога.
— А-а! — резко меняя тон, присвистнул Телемах. — Мы ж не будем хвастаться? Не будем! А лук ты по наследству получил, через третьи руки. Все честно, подарки не отдарки! — если кое-кто языком трепать не станет.
«Кое-кто» на всякий случай обиделся, но язык прикусил.
…на всю жизнь.
Зато на пастбищах удалось пострелять вволю. Эвмей с другими пастухами оставались к детским забавам равнодушными: стреляет наследник из лука, и пусть его. Дело полезное. В луках пастухи разбирались слабо: тот ли, другой… А Одиссея долго мучил один вопрос: если кто-нибудь заглянет в кладовку, когда они с Телемахом упражняются в стрельбе — окажется лук на месте? нет?!
Однако проверить это так и не пришлось. Не сложилось.
По сей день не сложилось.
* * *
— А почему ты тогда сам лук не достал? из кладовки? Мне рассказал-показал, а сам даже не попробовал!
— Это твой лук. Переданный по наследству. Без твоего разрешения он бы мне не дался. Его даже украсть нельзя — хозяин руку протянет…
— А что еще он может?!
Одиссею уже грезились чудеса и подвиги. Дядя Алким говорил: «У людей нет шлемов-невидимок, крылатых коней-пегасов и адамантовых серпов, закаленных в крови Урана…» А у меня есть! Лук Аполлона! Значит, я — герой! И воевать могу по-геройски!
— Нежить отпугивать. У такого лучника руки светятся, если уметь правильно смотреть. А еще он может из хозяина раба сделать.
— Как из Эврита-Лучника?
— Не только…
Мне кажется, сейчас я понимаю тебя, мой загадочный друг. Лук и жизнь — одно. Слишком много для простого совпадения слов. Ты говорил мне: «Отнять жизнь и подарить жизнь можно одной стрелой. А стрелы Аполлона и его сестры Артемиды-Девственницы только отнимают чужие жизни, ничего не даря взамен. Твой лук слишком долго пробыл в руках Феба [29] …»
Вещи несут на себе отпечатки прежних хозяев.
Оружие — вдвойне, втройне.
В особенности — такое оружие.
Берегись, Сердящий Богов! Иначе лук будет стрелять из тебя, стрелять тобой…
АНТИСТРОФА-II
ЛЮБОВЬ СТРЕЛЯЕТ НА ЗВУК
Память ты, моя память… из волн на берег…
В Гроте Наяд царила темень.
Привычным движением натянув тетиву, сын Лаэрта выдернул стрелу из кожаного колчана, возникшего вместе с луком и уже успевшего перекочевать за спину; после чего выжидательно замер. В ответ Далеко Разящий широко улыбнулся — к своему удивлению, Одиссей разглядел в темноте эту улыбку, словно она излучала свет. Наверное, Лунный луч, отразившись от поверхности воды, упал на лицо Телемаха.
— Сейчас, сейчас…
И пришел напев.
На самом пределе слышимости.
Чужой протяжный напев, и струны лиры вторят ему ропотом волн (или на самом деле море шумит?) — оживает тьма грота, оживает вода, чуть подсвеченная луной, и яркий блик вдруг летит с пенным шипением к куполу-своду!
Рука рванула тетиву к уху — но в последний миг, когда стрелу уже было не остановить, Одиссей испугался.
А что, если…
Стрела ушла в темноту.
Стук наконечника о камень; тихий всплеск-шепот:
— …попробуй еще раз.
Одиссей молча закусил губу; потянул из колчана другую стрелу. Все-таки Телемах иногда бывает совершенно несносен. Хоть бы расщедрился, сказал: нет там никого, стреляй без опасения…
Напев стал явственней. Закачал рыжего подростка в колыбели волн, растворил в себе — тепло и радость, звук и тайна. Ушел страх, сгинули темные мысли. И когда новый блик взмыл к своду, на самом гребне песни — тепло и радость, звук и тайна, любовь и жизнь изверглись наружу, поющей стрелой уйдя в темноту.
Своды грота озарились призрачной вспышкой — это полыхнуло ослепительной лазурью кольцо из пены, когда стрела Одиссея прошила его насквозь, слегка зацепив пузырящийся край.
На мгновение показалось: встала из водяных струй дева-наяда, смех серебряной капелью пролился под куполом…