Я слушал.
…Пелей Эакид, по отцу внук Зевса-Надменного и наяды Эгины, по матери — кентавра Хирона Пелионского. Бывший аргонавт, участник знаменитой охоты в Калидоне; до сих пор жив, а говорят — Несчастливец…
…Фетида Глубинная, дочь старца Нерея и океаниды Дориды; по отцу внучка Геи-Земли и Понта-Водяного, рожденного без родителей; по матери — старейшего из титанов, седого Океана. Носительница проклятия: ее сын будет сильнее отца. Если мерить людскими мерками, многие за такое проклятие согласны доплатить…
…сын этих двоих — неудачливого героя и невезучей богини. Родившийся около двух лет тому назад, малыш Лчгерон, он же Ахилл, то есть Не-Вскормленный-Грудью (странное прозвище!), он же Пирра, то есть Рыжая (еще более странно: почему Рыжая, если мальчик?!)…
…и наконец: один шустрый итакиец, который хорошо поработал на Семью — заметьте! бескорыстно! — тем самым заслужив доверие.
— Да, — наконец сказал я. — Воля Олимпа священна. Она жмурилась, подставляя лицо встающему солнцу. Она была счастлива. Крепость, сова и олива. Ямочки играли на щеках; распушенные локоны спиралью завивались от висков вниз. Дочь отца-тирана сбежала в луга с заез-жим петушком. Чтобы между ласками сообщить приятную новость: папа берет петушка, маленького, миленького парисика, в работники. Теперь мы будем видеться чаще… ты рад, милый?! ты приготовил мне подарок? ах, вот же он!..
Впервые я видел без преград, без дыма жертв и грозных знамений: до чего мы похожи! Одной крови; одной души. На их месте я тоже давно бы развелся, разошелся, сломал мост через пропасть, чтоб не шлялись туда-сюда, а если пропасти на самом деле нет — создал бы ее, сотворил из ничего!.. Чтобы можно было только с обрыва разглядеть противоположный край: фигуры в дымке, неясные, внушающие трепет и ужас. И бездна пропасти, сама по себе зовущая встать на колени, на четвереньки, отползти назад, уткнув взгляд в камешки, терзающие ладони, ноги, сердце…
Кого я имею в виду? ну что вы, ведь ясней ясного!
— Это не воля, милый. Это просьба. Считай, что эт( моя просьба. Выполни — и покровительство тебе обеспечено!
— Твое? если просьба твоя…
Уже не хозяйка и парисик. Бедный жених с богатой невестой обсуждают приданое; хотя вообще-то такое полагается обсуждать с отцом невесты. Или на деле я обсуждаю — с отцом?
— Не только мое. Мое у тебя уже есть; навсегда. недоволен, милый?
— Что ты! просто, понимаешь… — в отличие от меня, она умела понимать. Божественно умела. Давно пора было воззвать к этому умению. — Просто я боюсь.
— Меня? — легкий, серебристый смех.
Подобный смех струится в моих жилах; скоро от меня потребуют его вернуть. Это не воля, это просьба: верни, пожалуйста… милый. Милые, время отдавать долги! и нестерпимо чешется шрам под коленом, залеченный ее трудами.
— Я боюсь того, чего не в силах предугадать. Молнии, землетрясения; твоего копья, стрелы твоего вспыльчивого брата. Гнева твоей мачехи. Это ничего, что я так? открыто?
— Успокойся, милый. Рядом со мной тебе ничего не грозит. Так ты выполнишь просьбу?
— Разумеется! Но мне бы хотелось… понимаешь?.
Так ты выполнишь просьбу?
— Разумеется! Но мне бы хотелось… понимаешь?..
Мой Старик, раньше сидевший на корточках возле камня, вскочил. Зашагал вперед-назад. Кто из нас тень, Старик? ты понял, да?! в отличие от меня и подобно ей, ты всегда умел понимать.
Но как-то по-другому, по-своему.
Ей так не дано.
— Чего бы тебе хотелось, милый?
— Клятвы.
Все. Слово сказано. Хорошо, что мне по-прежнему скучно. Стихает детский плач вдали, сменяясь вопросительной тишиной; бесформенным камнем ожидает любовь в траве.
— Какой клятвы?
— Какую твоя Семья однажды дала Хирону Пелионскому. Нерушимой клятвы черными водами Стикса, что никогда и ни при каких обстоятельствах, тайно и явно, не станет посягать на его жизнь.
Сказанное грудью ударилось в фалангу копейщиков между нами.
И бродил туда-сюда Старик, кусая губы от возбуждения.
— Ты безумен, милый?
— Да.
Взгляд Старика был мне наградой.
Ее лицо отвердело, став ликом статуи. Вокруг нагой фигуры дрогнул призрак: латы, ужас эгиды, легкий шлем с гребнем… копье в руке. Крепость, сова и олива. Словно вопрошая, она запрокинула голову к небу: синева, вспененная облаками.
Я ждал. Скука, и любовь, и целый мир, переставший плакать.
Два облака налились чернотой. Будто в молоко сыпанули гость земли. Заклубились, грязные; грозные. Ворчание донеслось издали; но нет, детский плач не откликнулся, выжидая. Тучи, ранее бывшие облаками, двинулись навстречу друг другу, зависли на миг, размышляя; сошлись вместе.
Морщина молнии между ними.
И — гром.
Хрипотца затихающих раскатов.
— Хорошо, милый. Папа сдвинул брови. Если ты выполнишь… волю, ты получишь клятву. Значит, все-таки — воля. Не просьба. Значит, все-таки — отец невесты.
Значит, я действительно хорошо поработал.
— Но ты тоже должен будешь поклясться, милый…
— В чем?
— В том, что не допустишь ухода ахейцев из-под Трои до… до конца.
— До победного конца?
Она не ответила. Синие льдинки глядели в упор; ждали. И тучи над головой не спешили разойтись в стороны.
— Я дам такую клятву.
Старик вдруг стал хромать. Раскачиваясь и едва ли не подпрыгивая при каждом шаге, будто птичка-вертишейка. «Славно, славно…»- беззвучно дернулся рот знакомой присказкой.