Выяснялись любопытные вещи. Оказывалось, между прочим, что ни Тур, ни Норман, в отличие от Жоржа и Карло, не испытывают повышенной тяги к путешествиям, что всем, кроме Карло, нетрудно разговориться в автобусе с незнакомым человеком, что Жоржа не волнует, как думают о нем другие, а Сантьяго и Нормана — волнует, и очень, — но, разумеется, не ради подобных «открытий» огород городился. Результаты опроса должны были быть обработаны всесторонне и тщательно, позднее, на берегу.
Использовались и другие опросники, кроме Миннесотского, — тест Солла-Розенцвейга, например: серия из двадцати четырех картинок, и на каждой — неприятная ситуация. Гостья разбила любимую вазу хозяйки, официант нагрубил клиенту, шофер не доставил вовремя пассажира к поезду. Представь себе, что пострадавший — ты, и кратко, не раздумывая, вырази свое отношение к событию.
Показываю товарищам картинку: расстроенный портье вручает постояльцу полуразорванную газету. Над головой портье, в «пузыре», — его извинения: «Простите, ради бога, это мой мальчик, он нечаянно…» Что бы сказали на месте постояльца?
Тур (незлобиво, но чуть саркастически): Я полагаю, газету еще можно прочесть?
Сантьяго и Жорж (мирно): О’кей, забудем.
Карло (с огорчением): Что за шалун! Вы не должны были давать это ребенку!
Мадани (сдержанно): Ладно, но не давайте детям чужие вещи.
Следующая картинка. Двое ссорятся. «Вы лжец, и вы сами это прекрасно знаете!» — бросает в лицо один другому.
«Если я и лгу, то не так хорошо, чтобы самому верить в это», — парирует Тур.
Сантьяго переходит в нападение: «Почему?! С чего вы взяли, что я лжец?!»
Жорж и Карло испытывают желание оправдаться: «Вы не правы», «Вы ошибаетесь».
Мадани недоумевает: «Пардон, не ослышался ли я?»
Игра? Да, и нехитрая, с ее вариантами вы могли встретиться, скажем, на страницах журнала «Наука и жизнь» или «Семья и школа». Она непритязательна, но в то же время дает материал для психологических изысканий. В ее ходе определяется, как испытуемый реагирует на ф р у с т р а ц и ю, то есть на условия, когда нужно внутренне напрячься, чтобы преодолеть определенную трудность.
Забавно было отождествлять себя с посетителем кафе, лишившимся шляпы по недосмотру гардеробщика, или с влюбленным, к которому опаздывают на свиданье, между тем как вокруг нас кипели волны и разгуливался ветер: наша фрустрация была несколько более значимой. Но то, как мы ее переживали, в значительной степени отражалось в наших откликах на шуточные рисунки, и записям, сделанным вроде бы из баловства, предстояло в дальнейшем стать довольно важным документом.
Таблицы тестовых испытаний, протоколы опытов на «гомеостате» складывались как бы в серию репортажных снимков жизни экипажа «Ра», в коллекцию микросрезов нашего внутреннего состояния. Срезы повторяли, подкрепляли, дополняли друг друга — проба на лидерство, проба на общительность, проба на тревогу, — но у всех у них был органический недостаток: одномоментность, дискретность.
Остановленное мгновенье перестает быть мгновеньем; кинопленка, если ее рассматривать на свет кадрик за кадриком, живого ощущения движенья не дает.
Чтобы заполнить неминуемые пробелы между поперечными срезами, требовался еще один срез, продольный, протяженный во времени. Им должен был явиться мой дневник.
Психологи специально и настойчиво предупреждали меня, чтобы я вел его без пропусков, изо дня в день, подробно, отмечая мельчайшие штрихи поведения товарищей, обращая сугубое внимание на оттенки их эмоций. О том, чтобы столь же пристально я наблюдал за Юрием Сенкевичем, даже не было речи. Это подразумевалось само собой.
Вот к дневнику сейчас и вернемся.
Первые его страницы, как и в прошлом году, необычайно оптимистичны.
Мы съезжались в Сафи в радужном настроении. Что нам теперь могло угрожать? У нас появился мореходный опыт, мы «притерлись», приспособились один к другому, прошли что называется полосу прибоя — что для нас повторный рейс?
Я как заправский психолог-консультант выдал Туру уйму рекомендаций, основанных на материале прошлого плаванья: надо сдерживать Нормана, если будет покрикивать, надо почаще похваливать Жоржа, надо, чтобы на долю Карло выпадала работа в основном систематическая и ритмичная, а Жоржу, наоборот, пусть достаются авралы, усилия кратковременные, но зато требующие полнейшей самоотдачи. А сам я должен быть более инициативен и более терпим к слабостям спутников, и пусть Тур, ежели что, не стесняется меня одернуть.
Тур слушал внимательно — и обронил загадочную фразу: «Надеюсь на новичков».
Это было странно, даже обидно. Робкий вежливый Кей, Мадани в пиратской повязке — на них, выходит, надежда? А мы?!
— Мы слишком привыкли друг к другу, — объяснил Тур.
— Позволь, так это ж хорошо, что привыкли!
Тур скептически хмыкнул. И оказался прав.
Едва схлынула предстартовая горячка и улеглось возбуждение, связанное с началом пути, мы почувствовали, что дышится на борту «Ра» не совсем как раньше.
Выяснилось, во-первых, что мы меньше, чем в прошлом году, стремимся к общению. Зачем оно нам? Разве и без того каждый о каждом не знает уже все-все?
Во-вторых, обнаружилось, что мы перестали друг друга стесняться. Разгуливаем, фигурально говоря, в неглиже, не боимся ненароком задеть собеседника словом или жестом, откровенность наших реплик иногда чрезмерна и граничит с бестактностью.