Потаповы со слезами на глазах впоследствии благодарили Олю, когда стало ясно, что зло ушло, перелетело в другие сферы. Оля, конечно, ничуть не гордилась, ей становилось даже страшно от того, что она такая. Страшно не за себя, она просто страдала, что другие простые люди так не могут.
…Довольно странная судьба опустилась на бедного Парфена, того, которого посетили Данила и Степан в первые дни своего знакомства. От своего несжигаемого бурного представления, что этот мир — всего лишь ошибка, Парфен совсем одурел. Но он убеждался все более и более, что такое его представление — истинная правда, но именно от правды он и сходил с ума. Данила всегда угрюмо говорил о нем, что Парфен совершенно не понял знаменитого изречения: «Познай правду, и ненависть к ней сделает тебя свободным», иными словами, повторял Данила, Парфен стал рабом правды, ибо не знал, что за любой истиной кроется другая истина, еще более великая, но менее постижимая, чем первая… и так далее.
Данила сам советовал Парфену как следует оглядеться вокруг, но тот не внимал. В конце концов Парфен стал считать ошибкой самого себя. Этого он не смог вынести и сбежал, бросив дом. След его потерялся, но поговаривали, что он все?таки нашел успокоение и дошел до смирения своего ума, оказавшись где?то в глуши, около старинного монастыря…
Между тем в Москве неумолимо шло время. Лена вдруг чуть не сходила с ума от любви и сострадания к окружающим людям, пусть и случайным. Алла же побаивалась, что внезапно вынырнет кто?то из непредсказуемых и опять проникнет к Станиславу. Его охраняли как могли. Но непредсказуемые шли своей дорогой. По тайной Москве пронеслась весть, точнее слова самого Небредова Корнея Семеновича, что «мы еще покажем себя и убедим всех, а пока временно уходим на дно: придет срок, и вы ахнете».
И непредсказуемые действительно ушли в глубь Москвы, откуда о них — ни слуху ни духу. Не появлялся на поверхности ни нежный Левушка Лемуров, ни лихой Влад Руканов. А Волков вообще исчез — говорили, что укатил в дальнее зарубежье. К Цареву, разумеется, все это не относилось — после чтения, слух о котором разросся, все потаенные поняли, что «непредсказуемость» его была только маска, а об его истинном лице после того чтения никто не мог и думать. «Не для мыслей он создан, этот Царев», — сурово бормотал о нем бродящий Степан.
…И в тот день, когда Степан произнес эти слова, Митя на краю дачного поселка приближался к одиноко заброшенному домику своего давнего, загадочного и скрытого от посторонних глаз друга Ильи Семенова. Друг этот заигрывал с небытием и потому скорее был бывший друг.
Друг этот заигрывал с небытием и потому скорее был бывший друг.
Митя и сам не понимал, почему туда идет. Вся эта история со Стасиком и его почти неописуемым состоянием как?то поколебала ум Мити, и ему захотелось к чему?либо прильнуть. Он просто стал терять ориентиры, даже в бегстве от самого себя.
…Вечерело. Раза два Митя обошел вокруг дома, не решаясь постучать. Домик?то был относительно хиленький, забор — тоже, и проще было заглянуть сначала в окно. Но в окне была одна тьма. Митя, нагнувшись, различал только странные еле двигающиеся тени. Но одно окошечко было слегка приоткрыто. Как раз в ту комнатку, где у стены спиной к окошечку сидел Илья. От всего дома веяло такой пустынностью и безразличием к тому, что на земле и вокруг, что впечатлительный Митя содрогнулся до пояса. Ему показалось, что мир — умер, а есть только этот дом, погруженный в небытие и тьму. В приоткрытое окошечко Митя смертельно боялся заглянуть и остановился рядом, затаив дыхание. Внутренне он не знал теперь, от кого бежать — от себя или от этого дома, переселившегося в смерть. И вдруг он услышал пение. Это пел Илья.
…Оно было ни на что не похоже, это пение. Не было слов, но безумно?таинственные звуки были, не знаемые на земле, от которых Митя внезапно стал медленно холодеть. Он стоял как вкопанный, а безграничный, бездонный холод медленно охватывал его, двигаясь вверх по телу, к сердцу. Такова уж была эта песня Ильи — песня небытия и смерти, и тихие звуки ее превращали все живое в холодный сгусток погибели земной жизни. Мертвая тишина этих звуков убивала наповал.
Митя все понял и решил бежать. Однако ноги, закоченев, не двигались. Усилием воли он пробудил в себе вечного бегуна, того, кем он был на самом деле. Это позволило ему сдвинуться с места — чуть?чуть, немного, ибо мертвые звуки замораживали дух, и еще мгновение — и все, конец, но в последний момент мастерство бегуна спасло Митю.
…Он бежал так, как никогда не бежал от самого себя. Полями, дачами, автомобильными дорогами, мимо многоэтажных построек — он мог долго бежать, и по мере бега Митя очухивался, холод ушел из всех клеток тела, а он, не веря своему спасению, визжал: «Я нашел сам себя… Я все понял… Теперь я буду бегать не от себя, а от небытия… Ха?ха?ха! Ха?ха?ха!» И он бежал, ловкий в этом деле. А потом уснул, рухнул на пол в квартире подмосковного своего приятеля, который впустил его и решил, что Митя сейчас «в чуде».
Что касается Лютова, то он улетел в далекую страну. Летел ночным рейсом, в самолете было немного пассажиров. Лютов поглядывал иногда в иллюминатор и часто бормотал: «Где же Петя?.. Где Петя?.. Где Петя?.. Петя где?!» Появилась луна, и ему показалось, что Петя может быть там. Приземление прошло благополучно.