Часто возникало лицо младенца (это был он сам, но Станислав не узнавал себя в нем), лицо выпячивало губы и угрожающе шипело, и Станислав чувствовал, что шипит младенец на него. Но он плохо отдавал себе отчет, что такое младенец, да и лицо появлялось в быстро исчезающих видениях.
Митя был тот самый человек, с которым Данила Лесомин познакомил своего нового бродячего друга — Степана Милого. Этот Митя, видя, как Станислав порой, сидя на скамейке у забора, задумывается, подсаживался к нему и вел разговор.
О чем можно было вести разговор с таким, как Стасик, познать было трудно, но Митя как?то это умел и иногда по?тихому будоражил Стасика своими высказываниями.
Стасик, глядя в пространство глазами, словно привитыми извне, что?то отвечал не без замысловатой логики.
Митя, болтая босыми ногами и устремив взор в лес, подтверждал, что Станиславу надо убежать от самого себя, убежать стремглав, ни о чем не думая, как убежал бы приговоренный к смертной казни, если бы мог, на луну.
Станислав спрашивал тогда, глядя в лицо Мите, и довольно игриво спрашивал:
— А кто я? От кого бежать?то? Кто я?
На такие вопросы Митя неизменно отвечал, с некоторыми выпадами, следующее:
— А ты в себя загляни.
Станислав спрашивал тогда, глядя в лицо Мите, и довольно игриво спрашивал:
— А кто я? От кого бежать?то? Кто я?
На такие вопросы Митя неизменно отвечал, с некоторыми выпадами, следующее:
— А ты в себя загляни. Открой глаз?то вовнутрь. Особенно во сне. Такое увидишь — и во сне на себя руки наложишь. Потянет, во всяком случае. Я не понуждаю, но предупреждаю. Открой глаз, Стасик, открой.
И раза два Митя ставил перед Стасиком какой?то странный напиток в кувшине, дескать, это помогает. Станислав выпивал, но не помогало: глаз не открывался.
Глаза же Мити, от своих личных видений, наполнялись таким внутренним ужасом, что Михайловна, будучи его родственницей, жалела, что она такова, по крови хотя бы.
Но Стасик не видел в глазах Мити никакого ужаса, ибо все в мире потеряло для него свой смысл. И хотя в миру ему открывалось какое?нибудь соседнее, лихое поле реальности, например, не раз созерцал он глаза русалок, он и на это устало плевал в уме, словно не русалки это были, а пни или куклы из детского театра. Ужасом, и то холодным и безразличным, веяло от всего мироздания для него.
Иногда Мите удавалось объяснить Стасику, что он, Стасик, — это он. Станислав оживлялся, но про бегство от себя не понимал.
— Кто ж меня примет такого? К кому же бежать? — бормотал он в ответ.
— Ум и тот убегает от меня.
Часто Митя указывал на дальнее пространство, на леса у горизонта, на русскую даль, словно все это было выражением внутренней бесконечности, которую надо было найти и в которой много раздолья для бегства…
Впрочем, жили тихо и мирно, и со временем даже Михайловна перестала пугаться ужаса в глазах Мити.
Но однажды вечерком, когда все трое спали, в окно влез Руканов Влад, оставивший свое Малогорево в поисках Станислава.
Он присел около спящего на полу Станислава и тихо погладил его по голове. Но тот не откликнулся. Когда Влад погладил его еще раз, проснулся Митя.
Он и во тьме видел.
— Непредсказуемый? — сразу спросил он Влада. Влад согласился.
— От Волкова?
— Не спорю, — прошептал Руканов.
— Ну, пойдем в садик. Посидим у ручья.
Они спрыгнули в маленький, но крайне уютный для размышления дворик, в тенистой зелени и уголках.
У ручейка была скамейка, вся во тьме.
Митя прямо спросил Руканова: чего надо?
Влад объяснил, но неопределенно:
— Помочь хотим. И исследовать — им интересуются.
— Насколько я знаю, им кое?кто, но не из ваших действительно интересуется, потому что случай этот выпадает из Истины, — холодно заключил Митя.
Влад даже рот разинул от удивления.
— Точно я не слыхал. Чтоб из Истины — и того… — вымолвил он. -А для нас, волковцев, Истина…
И он замолк, не решаясь дальше говорить, сообщать — пусть и безумному, но незнакомому человеку.
Митя глянул на него, на Влада, с мрачноватым и отключенным веселием:
— Я не возражаю. Я против ваших — ни?ни. Только Стасика не трогайте и не увозите отсюда — не мною он здесь поставлен…
Руканов ухмыльнулся:
— Мы поладим. Я его поучу только.
Утром бабуля Михайловна усадила всех пить чай, радуясь третьему, незнакомцу. Станислав, поедая пряники, глядел на него, словно тот упал с луны.
Руканов после завтрака быстро обследовал де?ревушечку.
— Вы и вправду тихие, — внушал он деревенским.
Не зная, что и сказать, некоторые плакали.
— Может, поможешь нам, хоть на том свете, — отозвался задумчивый старичок.
Одна только крайняя бабка отнеслась с недоверием:
— Какие же мы тихие, что мы, мыши, что ли… Но в общем к Руканову отнеслись радушно.
Одна только крайняя бабка отнеслась с недоверием:
— Какие же мы тихие, что мы, мыши, что ли… Но в общем к Руканову отнеслись радушно.
Да и он не серчал. «Милые старички и старушки, — думал он, — чего уж их расшатывать: глядишь, лет через пяток они сами себя так расшатают, что, тихие, в болото мистическое уйдут… Нет, в Малогореве люди были веселее». И он выбросил этих деревенских из своей головы, сосредоточившись на Станиславе.
Когда Митя ушел в лес не то по грибы?ягоды, не то сбежав от себя, Руканов увел Станислава на край двора, к полукурятнику, где они и расселись на бревне. За забором виднелось поле, такое тихое, словно время там застыло навсегда.