— Ну что поделать, — пожал плечами Середин. — Диковат я для этого мира. Но ты напрасно думаешь, что я единственный хороший мужчина в этом мире. Тебе просто не везло. Будут и другие.
— Зачем мне другие, коли боги послали тебя? — удивилась Урсула. — Оставь меня, господин. И я сделаю так, что ты не пожалеешь об этом ни единую ночь.
— Не смущай меня, девочка, — покачал головой Олег. — Ты действительно хороша и нравишься мне. Но моя жизнь не для меня. О тебе же забочусь, малышка!
— Ты говорил, на русской земле каждый сам выбирает свою судьбу, господин.
— Тебе не повезло, — отрезал Олег. — За тебя буду думать я.
Разговор оборвался, и только топот копыт по сбитому в лед дорожному полотну разрывал вечернюю тишину. За ночлег ведун особо не волновался и оказался прав: через несколько верст впереди показался частокол на невысоком валу, под пустой смотровой площадкой вмерзли в сугроб широко распахнутые ворота.
— Видать, совсем народ расслабился от мирной жизни, — пробормотал себе под нос ведун и покрутил правой кистью. Рука больше не болела. Для нее война тоже осталась далеко позади. — Что же, тогда и нам спокойнее.
Ограды в четыре жерди поджали тракт до ширины в четыре сажени — только-только двум телегам разъехаться, матовые квадратики затянутых бычьим пузырем окон уже светились желтизной. Видать, экономить лампадное масло, а то и свечи, крестьяне не привыкли. Откуда-то неподалеку слышались звонкие частушки под нечто тренькающее, как балалайка. И правда, что землепашцу еще зимой делать, кроме как песни петь? Скоро снег стает — не до песен будет. Семь потов сойдет, пока к новой зиме хлебом, тушенкой да соленьями запасешься.
Нагнав какого-то туземца в длинном овчинном тулупе, ведун придержал коня и громко окликнул:
— Доброго тебе вечера, мил человек! Не подскажешь, постоялые дворы у вас в селении есть?
— У нас на Мыске токмо два срублено. — Человек обернулся и оказался голубоглазой девицей, завернувшейся в тулуп поверх ярко вышитого сатинового сарафана, ворот которого проглядывал на груди. — Как до россоха доедешь, то по правую руку Епифаневский будет, а по левую — Болотыгинский.
— А какой лучше?
— Коли меда выпить желаешь, то направо поворачивай, мил человек. Коли попариться хорошенько, то налево. Болотник о прошлом годе новую баню поставил. Ну а коли жена ладная да красивая нужна, то за мной поезжай, не ошибешься.
— Жена — это здорово, — усмехнулся ведун. — Да только отмыться сперва не мешает.
— Ой, не ошибись, добрый молодец, — кокетливо склонила голову девица. — Хорошая жена и попарить умеет, и медком отпоить, и спинку потереть.
— Жену бери, — заворочавшись в темном халате, неожиданно хриплым голосом посоветовала Урсула и, втянув голову, стрельнула из-под шапки одним глазом. — Котлы в яме пустые, сало в лампах кончилось.
— Мама!!! — взвизгнула девица и задала стрекача вдоль изгороди.
Урсула довольно захихикала.
— Зачем ты это сделала? — сердито оглянулся Олег.
— Даже поговорить не дала.
— Ты ведь предупреждал, господин, — сдвинула на затылок треух сияющая невольница. — В твоей жизни спутницы не нужны.
— Моя жизнь — не твоя забота, — попытался придать строгость голосу ведун. — И вообще, не забывай, кто тут хозяин! Вот, навязалась на мою голову.
— Разреши мне искупить свою вину, господин, — вкрадчиво предложила пленница. — Сегодня же ночью.
— Еще и без сна хочешь оставить? Помолчи лучше.
— Ты захочешь, чтобы все прочие ночи стали такими же, господин.
— Мала ты еще такие разговоры вести, — впереди показался перекресток, и Олег повернул налево, в низинку. — Что учили, понятно. Да только ни разума, ни возраста добавить не могли. Так что перестань.
— Коли продашь — новый хозяин тоже ждать станет, господин?
— Деду старому продам. Ему вообще ничего не надо…
Они миновали очередную изгородь, и впереди показался добротный забор из плотно сбитых жердей. Рядом с воротами, распахнутыми несмотря на позднее время, висело било. Взяв колотуху, Олег несколько раз звонко стукнул по вогнутой доске и въехал во двор.
В нос тут же ударило запахом мясного варева, свежего сена, смолянистым березовым дымком. Сено было свалено огромной грудой у стены длинного сарая, в котором тяжело фыркала скотина — видать, новую травку привезли совсем недавно. Олег повернул к нему, спешился, ослабил подпругу. Истосковавшаяся по душистому ломкому сену гнедая тут же опустила голову и задвигала челюстями. Середин отпустил ремни также на чалом и трофейном коне, помог спуститься путающейся в халате Урсуле. Только после этого на крыльце дома появился дородный чернобородый мужик в коричневой рубахе из домотканого полотна, поверх которой была накинута каракулевая душегрейка. Полотняные же штаны подвязывала простенькая веревочка — но когда мужик сложил на животике ладони, на двух пальцах его гордо блеснули золотые перстни.
— Здрав будь, хозяин, — двинулся к нему Олег. — Гостей принимаешь?
— И тебе здоровия, добрый человек, — не стал отнекиваться Болотник. — Отчего не принять, коли горницы пустые есть? Ты ведь, вижу, заночевать замыслил? Али только перекусить и лошадей приютить, а сам на сеновале покемаришь?