— Ерунда, я обиды не держу.
— А мы свою честь сохранить хотим, боярин, — решительно качнул головой рыжебородый. — Бери свою долю, боярин. Так круг по совести решил.
— Невольница молодая куда больше обычной доли ратной будет, десятник, — напомнил ведун. — За такую трех-четырех коней добрых дать могут, а то и больше. Серебром гривен пять отсыпать. Ужели с такого захудалого городишки доля столь крупная выйти может?
— Круг решил, — упрямо повторил дружинник.
— Мне подачек не надобно, — поморщился Середин. — Общая доля, так общая.
— Общую долю, всю вместе, мы и сочли.
— А мне… — начал было спорить Олег и резко осекся, услышав, как стучат зубы у пленницы.
Да, конечно, становиться рабовладельцем ему хотелось меньше всего. Да, он мог отбрыкаться от невольницы, оставить ее десятку дружинников, и сегодня же вечером, отметив еще раз перед сном свою победу, они пустят девчонку по кругу, развлекутся для лучшего сна и завернутся в плащи, шубы, потники, оставив ее на снегу приходить в себя после первого в своей жизни акта мужской любви.
И кому от этого станет хорошо? Воинам, что забудут о развлечении уже к утру? Ему, не запятнавшему совести позором рабовладения? Или не сделавшейся невольницей малолетке? Спихнуть напасть легко и просто. Забыть — и никаких проблем. И его совесть чиста — он рабовладением не замарался. Но станет ли от этого легче маленькой рабыне?
— Вот нечистая сила! — выдохнул Олег. — Ладно, быть посему. С этого момента я у вас в должниках числиться стану, радуйтесь. Нужда возникнет — помогу без корысти. Приходите.
— То и ладно, — обрадовался рыжебородый, нахлобучивая шлем. — Благодарствую тебе, боярин. Прости, коли что не так. Не со зла мы.
Он толкнул невольницу вперед и торопливо пошел в сторону, делая вид, что так ему нужно, — хотя Олег прекрасно понимал, что воин опасался даже случайно задеть колдуна одеждой или оружием. Так всегда — заговорами пользуются, улыбаются, ласковые речи ведут, но в душе все равно боятся, а то и ненавидят.
Девчонка, похоже, вконец одуревшая от холода, осталась стоять, слегка покачиваясь вперед и назад, мелко вздрагивая и стуча зубами. Ведун ухватил ее за загривок, завел в палатку. Пленница еле волокла ноги и, чтобы она не затоптала спящих бояр, Олег поднял ее на руки, отнес к своей шкуре, закатал в мех и пошел искать бочонок с кумысом. Забродившего кобыльего молока нашлось всего ничего — пальца на три у донышка. Наклонив бочонок, Середин смог начерпать себе два полных ковша, выпил, немного подкрепив разум и силы, заел крепленый кефир тремя горстями приторно-сладкого изюма.
По княжескому шатру разносился мерный перестук — пленница, даже завернутая в шкуру, продолжала трястись от холода. Похоже, внутреннего тепла, чтобы согреться, ей не хватало.
— Вот, блин, будни рабовладельца, — сплюнул ведун, подгреб в очаге угли в кучу к середине, разделся, скинув и бриганту и поддослешлик, раскатал шкуру, содрал с невольницы ее клоунские газовые штанишки и курточку, прижал бедолагу к себе и закатался снова. Спустя пару минут девчонка перестала вибрировать, уткнулась носом в ямочку между ключицами ведуна и провалилась в сон. Еще через несколько минут заснул и сам Олег.
Будута появился только на третий день — с опухшими глазами и посиневшими губами, но довольный, как обожравшийся ворованной ветчиной кот. Вместо негнущегося, часто простеганного тегиляя на нем был такой же толстый и негнущийся стеганый ватный халат, но обитый сверху атласом. Под распахнутым воротом выглядывали сразу две шелковые рубахи, одна поверх другой. Добыча холопа: что по карманам успел распихать или на себя напялить — то его. И то если хозяин мелочиться не станет. Ибо холоп сам является собственностью — и телом, и душой, и всем своим барахлом.
— Ой, какая кралечка. — расплылся в улыбке паренек, увидев торчащую из-под края одеяла девичью голову. — Ну и как она, боярин?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответил Олег, выбираясь из шкуры. Пленница, сонно причмокнув, повернулась на спину, заелозила, укладываясь поудобнее. Ведун ее трогать не стал.
— На меч взял? — не без зависти вытянул голову Будута. — А мы тоже таких бабец наловили, прям как орешки лесные: смуглые, упитанные, крепкие..
Слушая его вполуха, Середин прошелся по княжескому шатру. Бояре, пока он спал, куда-то попропадали, очаг погас, бочонок с кумысом опустел, трофейные сласти оказались съедены.
— Японская сила, и пожрать человеку в приличном месте нечего!
— А то! — с готовностью отозвался холоп. — Кашевары, вестимо, тоже в город, за своей долей подались. Да и кому они нужны ныне? Народ у торков и скотины всякой набил, и погреба разорил.
— Кашевары, вестимо, тоже в город, за своей долей подались. Да и кому они нужны ныне? Народ у торков и скотины всякой набил, и погреба разорил. Жратвы всякой доброй навалом — чего кулеш жидкий хлебать, когда мясом брюхо набито? Таки… Ты чего, боярин? — запнулся он, ощутив на себе неподвижный взгляд Олега.
— Коли навалом, так пойди и принеси. Тебя для чего князь ко мне приставил?
— Э-э-э… — растерянно причмокнул холоп, пригладил рукой короткий ежик на голове. — Ну да… Сей же час, боярин, сделаем.