При исполнении своих обязанностей она должна быть аккуратной, а вне стен училища должна строго соблюдать достоинство учительницы. Шехназэ?ханым, ты говоришь, уже пора начинать занятия?
— Пора, эфендим. Ученицы в классе.
— Пойдем, дочь моя, я представлю тебя учащимся. Только сначала пойди и хорошенько умой лицо.
Последнюю фразу Реджеб?эфенди сказал немного смущаясь, понизив голос. Я растерялась и удивилась. Неужели у меня испачканное лицо?
Мы переглянулись с Шехназэ?ханым. Она, как и я, пребывала в недоумении.
— Разве у меня грязное лицо, эфендим? — спросила я.
— Дочь моя, женщины имеют природную непреодолимую страсть к украшениям, но учительница не имеет права входить в класс с накрашенным лицом.
— Но ведь на мне нет краски, господин директор… — сказала я, робея.
— Я еще ни разу в жизни не красилась.
Реджеб?эфенди недоверчиво смотрел на меня.
— Что ты мне говоришь? Что ты мне говоришь?
Тут я все поняла и, не удержавшись, рассмеялась:
— Господин директор, я сама в претензии на эту краску, но что поделаешь? Ею наградил меня сам аллах. Водой не смоешь.
Шехназэ?ханым тоже засмеялась:
— Это природный цвет лица нашей новой учительницы, Реджеб?эфенди.
Наша веселость передалась и директору. Впервые в жизни я слышала, чтобы люди так странно смеялись.
— Ха?ха?ха!.. — гремел Реджеб?эфенди.
Это «ха» он произносил как?то отрывисто, раздельно, словно обучал алфавиту первоклассников.
— Вот удивительная вещь! Аллах наградил… Аллах… Значит, от аллаха. Ты когда?нибудь видела такое ослепительное лицо, Шехназэ?ханым? Дочь моя, может, мать тебя в детстве кормила не молоком, а розовым вареньем?.. Хай, аллах!..
Реджеб?эфенди произвел на меня впечатление очень славного человека. Я была в прекрасном настроении.
Он снова облачился в свою ляту, от которой шел пар, и мы отправились на урок.
Когда в коридоре через окно я увидела своих будущих учениц, мое сердце от страха ушло в пятки. Мы вошли. Господи, как их было много! В классе сидело по крайней мере человек пятьдесят, и почти все мои ровесницы, взрослые девушки. Я готова была провалиться сквозь землю под пристальными, любопытными взглядами десятков пар глаз.
Если бы Реджеб?эфенди вдруг ушел в эту минуту, я оказалась бы в весьма затруднительном положении, так как была крайне смущена и растеряна. К счастью, директор обладал удивительной силой внушения.
— А ну, дочь моя, ступай на свое место!.. — загремел он и почти насильно втащил меня на кафедру, потом начал пространную речь.
Чего только Реджеб?эфенди не говорил!
— Коль скоро, — заявил он, — европейцы переняли от арабов медицину, химию, астрономию, математику, почему же мы совершаем глупость и не заимствуем у них новые науки? Проникать в сокровищницу знаний и мудрости европейцев, захватывать их научные достижения — это законный грабеж. Он совершается не с помощью пушек и ружей, а всего?навсего только с помощью французского языка.
Реджеб?эфенди разошелся не на шутку. Оглашая класс громовым голосом, от которого едва не лопались барабанные перепонки, он показывал на меня пальцем и говорил:
— Ключ к знаниям, которыми обладают все страны мира, находится в руках вот этой крошечной девочки. Не смотрите на ее внешность. Она ростом с мизинец, но носит в себе драгоценные россыпи. Ухватитесь за нее, возьмите за горло, вырвите у нее изо рта науку, выжмите ее, как лимон!
Улыбка уже кривила мои губы. Я чувствовала, мною вот?вот овладеет один из моих проклятых приступов хохота, и готова была убежать. Господи, какой будет позор! Тут я впервые осмелилась взглянуть на класс. Что это? Все смеялись. Мой первый контакт с ученицами был установлен ласковой простодушной улыбкой.
Что это? Все смеялись. Мой первый контакт с ученицами был установлен ласковой простодушной улыбкой. Думаю, что этот тайный обмен взглядами и улыбками исподтишка расположил нас с этой минуты друг к другу.
Смех в классе усиливался, и наконец это заметил даже директор. Он опустил на кафедру кулак, обвел класс своими страшными косыми глазами, которые, как он выразился, не продал бы и за тысячу лир, и закричал:
— Это что такое?! Это что такое?! Это что такое?! Посади свинью за стол, она и ноги на стол. Вашу женскую породу баловать не годится. Клянусь, я вас всех изничтожу! Закройте живо рты! Что вы ржете, как лошади?
Но девушки не обращали внимания на брань Реджеба?эфенди. Пожалуй, только я испугалась.
Речь директора продолжалась минут пятнадцать. Когда смех в классе усиливался, он стучал по кафедре кулаком, грозил девушкам полушутя?полусерьезно:
— Вот я притащу «чипцы». Чего скалите зубы?
Под конец Реджеб?эфенди прокричал:
— Крепче в нее вцепитесь, не отставайте от нее, выжимайте ее, как лимон. Если вы не вырвете у нее изо рта науку, пусть будут прокляты ваши предки, пусть станет ядом хлеб, который вам давали матери, отцы, страна, народ! — И Реджеб?эфенди вышел.
Никогда не думала, что минута, когда я останусь одна, лицом к лицу с классом, окажется такой трудной. Болтливая Чалыкушу, которая раньше могла говорить с утра до вечера без остановки, сейчас молчала, как соловей, объевшийся тутовником. В голове — ни одной мысли: что говорить? Наконец, не выдержав, я опять тихонько улыбнулась. К счастью, ученицы решили, что я все еще смеюсь над директором. Они тоже заулыбались. Неожиданно я осмелела, взяла себя в руки и сказала: