Мунисэ поняла меня. Когда мы вошли в комнату, на ее красивом личике не было уже прежней радости. Какая чуткая душа у моей крошки! Она кинулась мне на шею, прижалась крепко?крепко и стала целовать мое лицо.
Когда я закрывала окно, народу на набережной уже не было. Фонари погасли. Море, которое совсем недавно переливалось огнями, отступило назад, обнажив полосу песчаного берега, и, словно мирно спящий ребенок, положило свою голову на белую подушку скал…
Сегодня, когда я ехала сюда… Нет, об этом я не смею писать… Потом…
Каршияка, 7 октября.
В особняке Решита?бея нам живется неплохо. Мои ученицы — две девушки, одна моего возраста, другая — чуть младше. Старшую звать Ферхундэ. Это копия своего папочки, но характер у нее очень капризный. В противоположность ей младшая, Сабахат, — красивая, как куколка, очень симпатичная девушка.
Одна из служанок как?то сказала мне, многозначительно подмигнув:
— В то время покойная ханым?эфенди была больна, и ее навещал молодой военный доктор. Конечно, ханым?эфенди все время смотрела в лицо этому доктору, потому и родился красивый ребенок…
Больше всего я боюсь служанок. Зачем скрывать, разве я не одна из них? Я держу себя очень осторожно и не помыкаю ими. Поэтому они меня уважают. Однако думаю, тут сказывается и отношение ко мне Решита?бея?эфенди.
Мне очень не по душе, что особняк всегда гудит, как улей: гости не переводятся. Хуже того, Ферхундэ и Сабахат настаивают, чтобы я непременно выходила к каждому гостю. Но самое неприятное для меня то, что в особняке живет сын Решита?бея?эфенди — Джемиль?бей, несимпатичный пустой молодой человек лет тридцати. Десять месяцев в году он транжирит деньги своего папаши в Европе, а два месяца живет здесь, в Измире. К счастью, эти два месяца уже на исходе, иначе я убежала бы из особняка еще три дня тому назад. Вы спросите почему? Все не так?то просто…
Три дня назад Сабахат и Ферхундэ задержали меня в гостиной до позднего вечера. Распрощавшись с ними, я пошла к себе наверх.
Распрощавшись с ними, я пошла к себе наверх. Было совсем темно. Вдруг на лестничной площадке третьего этажа передо мной вырос мужской силуэт. Я испугалась, хотела кинуться назад.
— Не бойтесь, барышня, — раздался голос Джемиля?бея, — это я.
Из окна сбоку на лицо молодого господина падал слабый свет.
— Простите, бей?эфенди, не узнала вас сразу… — сказала я и хотела пройти, но Джемиль?бей шагнул вправо и загородил собой узкую лестницу.
— У меня бессонница, барышня. Вышел полюбоваться луной из окна.
Я догадалась о его намерениях, но сделала вид, будто ничего не понимаю, и хотела незаметно проскользнуть мимо. Однако надо было что?то ответить, и я сказала:
— Да ведь сегодня нет луны, эфендим…
— Как нет, барышня? — зашептал Джемиль?бей. — А эта розовая луна, которая сейчас появилась предо мной на лестничной площадке? Никакой лунный свет не может так заворожить!
Джемиль?бей схватил меня за руки, его горячее дыхание ударило мне в лицо, и я инстинктивно отпрянула. Если бы не перила, за которые я успела ухватиться, мне пришлось бы лететь до первого этажа. Я больно ударилась обо что?то и невольно вскрикнула.
Бесшумно, словно кошка, Джемиль?бей опять подскочил ко мне. Я не видела его лица, но слышала, как тяжело и напряженно он дышит.
— Простите меня, Феридэ?ханым… Вы ударились?
«Нет, ничего» — хотела сказать я. Вместо этого у меня вырвался глухой крик. Чтобы сдержать его, я поднесла ко рту платок и вдруг почувствовала, что он стал мокрым: из губы текла кровь. Видимо, в тусклом свете, падавшем из узкого окошка, увидел кровь и Джемиль?бей. Голос его дрогнул:
— Феридэ?ханым, я поступил низко, как самый презренный человек на свете. Будьте великодушны, скажите, что вы простили меня…
После безобразной выходки эти холодные учтивые слова вернули мне самообладание и ужасно разозлили.
— В вашем поведении нет ничего необычного, эфендим, — ответила я сухо.
— Уж так принято обращаться со служанками и сиротами?воспитанницами. Соглашаясь на должность, которая мало чем отличается от положения прислуги или приживалки, я предусмотрела все. Не бойтесь, я не разболтаю, но завтра же под каким?нибудь предлогом уеду отсюда.
Я повернулась и с безразличным видом поднялась по лестнице в нашу комнату.
Взять в руку чемодан, забрать Мунисэ, хлопнуть дверью и уйти — очень просто. Но куда?.. Прошло уже три дня, но я все еще не осуществила своего намерения и все еще здесь. Наступило время рассказать то, о чем я постыдилась написать даже у себя в дневнике.
Я приехала в Каршияка под вечер, когда уже начало темнеть. Конечно, лучше было бы дождаться следующего утра. Но я не могла поступить иначе.
В тот грустный вечер, когда я появилась здесь, особняк был полон гостей. Решит?бей?эфенди и его дочери решили показать всем свою домашнюю учительницу, словно только что купленную красивую безделушку. Все поглядывали на меня благосклонно и даже, кажется, с некоторой жалостью. Я держала себя скромно и вежливо, к чему меня вынуждало мое новое положение, и старалась произвести на всех самое хорошее впечатление. Неожиданно со мной случился легкий обморок. Смутно помню, как я присела на краешек стула и, стараясь сохранить на губах растерянную улыбку, на полминуты, а может, и того меньше, закрыла глаза.