Я никогда не терял надежду, что в один прекрасный день ее мечта сбудется. Чего только не случается в жизни! Кончина вашей супруги дала мне новый повод думать, что все может перемениться.
Я непрерывно получал информацию о вас из Стамбула. Возможно, эта утрата сильно огорчила вашу семью, но я буду лицемером, если скажу, что и меня тоже. Я ждал удобного случая, чтобы освободить Феридэ от фиктивного брака и вернуть ее вам. Не знаю, как расценили бы мой поступок люди, но я давно уже махнул рукой на все сплетни. Как раз в это время моя болезнь начала прогрессировать, и я понял, что через несколько месяцев вопрос разрешится. Мне кажется, нет надобности вдаваться в подробности. Под каким?нибудь предлогом я пошлю Феридэ в Стамбул, и она передаст вам мое письмо. Я хорошо изучил ее. Это странная девушка! Возможно, она будет капризничать, придумывать что?нибудь. Не обращай внимания, ни за что не отпускай ее от себя. А понадобится, будь с ней диким и грубым, как горцы, которые похищают женщин. Знай, если она умрет в твоих объятиях, значит, она умерла он счастья.
Могу добавить, что я меньше всего думаю о тебе. Лично я бы не отдал тебе в руки даже свою домашнюю кошку. Но что поделаешь? Этим сумасшедшим девчонкам невозможно ничего втолковать. Не знаю, что их привлекает в таких пустых, бессердечных людях, как ты?
Ныне покойник Хайруллах.
P.S.
В пакете дневник Феридэ. В прошлом году, когда мы приехали в Аладжакая, я незаметно унес из коляски ее сундучок, а потом сказал, что его украли извозчики. В сундучке лежал дневник. Я видел, что она очень расстроена, хотя виду не подала. Как я был прав, думая, что этот дневник когда?нибудь пригодится!»
IX
Когда молодые люди перевернули последнюю страницу дневника в голубом переплете, то за окном уже светало, в саду проснулись птицы.
Кямран опустил отяжелевшую от усталости и переживаний голову на пожелтевший листок тетради и несколько раз поцеловал дорогие строчки, размытые во многих местах слезами.
Они уже хотели отложить дневник, как вдруг Мюжгян поднесла к лампе голубой переплет, присмотрелась и сказала:
— Это не все, Кямран. На обложке тоже что?то написано. Но на голубом трудно разобрать чернила.
Молодые люди поправили у лампы фитиль и снова склонились над дневниками. С трудом можно было прочесть следующее:
«Вчера я навсегда закрыла дневник. Думала, что утром, после брачной ночи, я не осмелюсь не только писать воспоминания, но даже смотреть в зеркало, даже говорить, слышать свой голос. Однако…
Итак, вчера я стала новобрачной. Я покорно отдалась течению, словно сухой лист, попавший в водоворот. Я делала все, что мне скажут, ничему не перечила, даже позволила надеть на себя длинное белое платье, которое доктор привез из Измира; разрешила вплести в свои волосы серебряные нити. Но когда меня подвели к большому зеркалу, я на мгновение зажмурилась. И только. В этом выражался весь мой протест.
Приходили люди посмотреть на меня. Заглянули даже мои бывшие коллеги по школе. Я не слышала, что они говорили, только старалась всем улыбаться однообразной жалкой улыбкой.
Какая?то старушка сказала, увидев мое лицо:
— Повезло старому хрычу! Подстрелил журавушку прямо в глаз!
Хайруллах?бей вернулся домой к ужину. Он был одет в длиннополый сюртук, корсетом стягивавший его полную фигуру. Совершенно фантастический галстук ярко?красного цвета сбился набок. Мне было очень грустно, и все?таки я не смогла удержаться и тихонько засмеялась. Я подумала, что не имею права делать старика посмешищем, сняла с него тот галстук и надела другой.
Хайруллах?бей смеялся и приговаривал:
— Браво, дочь моя! Из тебя выйдет замечательная хозяйка. Ну, видишь, как тебе полезно было стать молодой женой!
Гости разошлись. Мы сидели друг против друга у окна в столовой.
— Крошка, — сказал Хайруллах?бей, — знаешь ли ты, почему я запоздал? Я ходил к Мунисэ, отнес на могилку цветы и несколько золотых нитей. Тебе девочка не смела говорить, но, когда мы оставались одни, она часто твердила: «Моя абаджиим станет невестой, вплетет себе в волосы золотые нити, и я тоже вплету…» Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики нашей канареечки.
Тебе девочка не смела говорить, но, когда мы оставались одни, она часто твердила: «Моя абаджиим станет невестой, вплетет себе в волосы золотые нити, и я тоже вплету…» Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики нашей канареечки. Но что поделаешь…
Я не выдержала, отвернулась к окну и заплакала. Слезы были легкие, еле заметные, как туман за окном в этот грустный осенний вечер. Это были тайные слезы, которые тут же высыхали у меня на ресницах.
Как всегда, в этот вечер мы долго сидели внизу, в столовой. Хайруллах?бей устроился в углу в кресле, надел очки и раскрыл у себя на коленях какую?то толстую книгу.
— Госпожа новобрачная, — сказал он, — «молодому» мужу не надлежит заниматься чтением. Но ты уж меня прости. И не беспокойся, ночи длинные, еще будет время прочесть тебе любовную сказку.
Я еще ниже склонила голову над платком, который обвязывала.
Ах, этот старый доктор! Как я его любила раньше и как ненавидела в эту минуту! Значит, когда я, обеспамятев от горя, прижималась головой к его плечу, он… Значит, эти невинные голубые глаза под белесыми ресницами смотрели на меня как на женщину, как на будущую жену!..