Более получаса мы болтали о разных пустяках. Вернее, болтали они. Я не в состоянии была не то что говорить, но даже понимать, о чем идет речь. Страх железным обручем сжимал мое сердце, мне трудно было дышать, точно мозг замер. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, съежившись, забилась в угол, объятая инстинктивным страхом звереныша, который подвергся нападению в своем гнезде.
Внизу кто?то играл на скрипке. После этого была исполнена газель[77]. Затем несколько песен спел хор, в котором звучали тонкие и грубые голоса.
Назмие и ее жених сидели рядышком на диване и все ближе и ближе придвигались друг к другу. В конце концов мне пришлось отвернуться от них. Ни капельки не смущаясь, они обнимались в присутствии двух посторонних, словно разыгрывали одну из тех безобразных любовных сцен, какие нам приходится видеть в кино. Да, это были очень грубые и вульгарные люди!
Пожилая ханым поставила на стол несколько бутылок и поднос с едой. Бурханеддин?бей расхаживал по комнате, время от времени останавливаясь перед столом. Вдруг он подошел ко мне, поклонился и сказал:
— Не соблаговолите ли принять, ханым?эфенди?
Я удивленно подняла глаза: майор держал в руках маленький бокал, в котором поблескивал красный, как рубин, напиток. Я отказалась тихим голосом:
— Не хочу…
Бурханеддин еще ниже склонился надо мной; его горячее дыхание коснулось моего лица.
— Здесь нет ничего вредного, ханым?эфенди. Это самый тонкий, самый невинный в мире ликер. Не так ли, Назмие?ханым?
Назмие кивнула головой:
— Не настаивайте, Бурханеддин?бей. Феридэ чувствует себя как дома. Пусть делает все, что захочет.
До сего момента седые волосы Бурханеддина?бея, кроткое, благородное лицо внушали мне доверие. А сейчас я начала бояться и его. Господи, что же со мной будет? Куда я попала? Как мне спастись?
Лампа постепенно угасала. Комната погружалась во тьму. Перед глазами у меня поплыли огненные круги. Звуки музыки доносились, как рокот далекого моря.
— Золотко, дочь моя, пора ужинать. У нас за столом несколько гостей… Все ждут вас.
Это сказала пожилая ханым. Я как будто очнулась.
— Благодарю вас, мне нездоровится. Оставьте меня здесь.
Ко мне подошла Назмие.
— Феридэ, милая, честное слово, там нет чужих. Несколько товарищей Феридуна и Бурханеддина?бея, их невесты, жены… Ну да, жены. Если ты не спустишься, будет очень неудобно. Ведь они пришли ради тебя.
Я прижималась к спинке кресла, втягивала голову в плечи и не могла выговорить ни слова. Не стисни я что было силы зубы, они застучали бы от страха.
Бурханеддин?бей сказал:
— Наш долг делать все, как прикажет гостья, как она захочет. Вы спускайтесь вниз, скажите, что нашей Феридэ?ханым слегка нездоровится… А вы, Бинназ?ханым, принесите нам ужин сюда. Считаю своим долгом не оставлять мою гостью одну.
Я чуть не сошла с ума. Остаться в этой комнате наедине с Бурханеддином?беем? Ужинать с ним один на один?!
Не понимая, что я делаю, не отдавая отчета в своих поступках, я вскочила с кресла и воскликнула:
— Хорошо! Пусть будет по?вашему. Пойдемте вниз.
Назмие с женихом шли под руку впереди. Бурханеддин?бей следовал за мной.
Мы миновали темный каменный дворик. Открылась дверь, и яркий свет ослепил меня. Пошатываясь, я сделала несколько шагов по комнате. Стены сверкали зеркалами, отчего гостиная казалась бесконечно длинной. Люстры, свисающие с потолка, отражались в них, словно факелы, бегущие по темной дороге.
Что со мной? Словно во сне, я видела множество глаз, неясные лица мужчин, женщин. Потом вдруг раздались оглушительные аплодисменты. Людские голоса перекрывали оркестр, становились все громче и громче, сливались в один гул, напоминая завывание ветра в горах. До меня донеслись выкрики:
— Да здравствует Бурханеддин?бей! Да здравствует Гюльбешекер! Да здравствует Гюльбешекер!..
Открыв глаза, я увидела себя на руках Мунисэ. Девочка плакала, причитая: «Абаджиим!.. Абаджиим!..» — и прижималась своим лицом к моему. Она целовала мои влажные волосы, глаза, которые щипало от одеколона. Комнату окутал полумрак, но я чувствовала, что на меня со всех сторон смотрят чьи?то глаза. Инстинктивно я прикрыла руками обнаженную грудь.
Какой?то незнакомый голос закричал:
— Выйдите все, прошу вас! Выйдите все.
Я сделала усилие, хотела подняться.
— Не бойся, дочь моя… Страшного ничего нет, не бойся.
Это говорил толстый кол?агасы, тот самый, который всегда ходил в распахнутом мундире. Офицер взглянул на меня и сказал, обернувшись к какому?то мужчине:
— Бедняжка, она действительно совсем ребенок.
Назмие стояла возле меня на коленях и растирала кисти рук.
— Феридэ, милая, как ты нас перепугала!
Я отвернулась и закрыла глаза, чтобы не видеть ее.
Как я потом узнала, обморок продолжался более четверти часа. Меня растирали одеколоном, давали нюхать паленую шерсть, но ничего не помогало. Все потеряли надежду привести меня в чувство. Приготовили садовый фургон, чтобы послать в город за доктором.
Придя в себя, я потребовала, чтобы меня в этом фургоне немедленно отправили домой, и пригрозила, что, если они этого не сделают, я пойду пешком. Им пришлось согласиться. Толстый кол?агасы надел шинель и сел рядом с кучером.