Дер Хиир только качал головой. Потом она объяснила свои соображения ВГ, и тот выразил понимание.
Элли помнила тревоги ВГ, помнила, что он творил ей в Париже о барских дрожках, заехавших в бедную деревеньку. Волновало ее не это. Она поняла — пальмовая ветвь нужна ей, чтобы не забыть о Земле. Элли боялась, что ей не захочется возвращаться.
За день до включения Машины она с курьером получила крохотную посылку из ее квартиры в Вайоминге. Ни обратного адреса, ни записки, ни подписи. В посылке оказался золотой медальон на длинной цепочке. Его можно было раскачивать, словно маятник. На обеих сторонах были выгравированы надписи, мелкий шрифт хорошо читался. На одной стороне было:
Гере, королеве
В одеяниях парчовых.
Госпоже «Аргуса»,
Тысячам глаз которого
Открыт целый мир.
Другая гласила:
Так ответили защитники Спарты командующему римской армией: «Если ты бог, не обидишь тех, кто никогда не причинял тебе вреда. Если же человек, приди — и встретишь равных себе мужей». И жен.
Элли знала, кто послал медальон.
На завтра было назначено включение, и весь старший персонал волновал один вопрос: что будет? Большинство склонялось к тому, что ничего не случится, и Машина просто не сработает.
Меньшая часть опрошенных полагала, что Пятерка неизвестным способом очень быстро перенесется в систему Веги, нарушая все каноны теории относительности. Остальные утверждали, что Машина либо предназначена для исследования Солнечной системы, либо в ней нашел воплощение самый дорогостоящий розыгрыш в истории человечества, или же это классная комната, машина времени, просто будка галактического телефона. Один из ученых написал: «Вместо Пятерки в креслах медленно материализуются пятеро невероятно уродливых зеленокожих посланцев, чешуйчатых и зубастых». Среди всех вариантов лишь этот в какой-то мере возвращался к идее троянского коня. Одна записка гласила: «Машина Судного дня».
Состоялась небольшая торжественная церемония. Произносились речи, подавали выпивку и угощения. Люди обнимались. Иные тихо плакали. Только немногие были настроены скептически. Общее мнение было таково: если в день включения что-то и произойдет — событие разразится, как гроза с громом и молнией. Многие лица казались счастливыми.
Элли дозвонилась до приюта для престарелых и попрощалась с матерью. Она говорила в микрофон на Хоккайдо, ее слова звучали в Висконсине. Но ответа не было. Сиделка сказала, что у матери восстанавливаются кое-какие двигательные функции. Скоро она сумеет уже произносить слова. Простившись таким образом с матерью, Элли почувствовала облегчение.
Японские инженеры были в хакимаки, повязках вокруг головы, традиционно предназначавшихся при подготовке к умственным, физическим и духовным усилиям, в особенности к битвам. На повязках был символ — очертания всех континентов Земли. Никакого предпочтения нациям, никаких прочувствованных национальных напутствий. Никто не собирался размахивать собственным флагом. Главы государств прислали короткие напутствия на видеолентах. Особенно выразительным оказалось напутственное слово президента.
— Я не наставляю вас и не прощаюсь. Просто — пока. Каждый из вас представляет целый миллиард жителей планеты Земля. Если вас отправят куда-то, глядите внимательно… глядите за всех людей… Нас интересуют не только научные достижения — все, чему можно поучиться. Вы представляете человечество — нынешнее, ушедшее и будущее. Что бы ни случилось, каждому из вас уже отведено место в истории. Вы — герои нашей планеты. Вы будете говорить от лица всего человечества. Будьте мудрыми. И… возвращайтесь.
Через несколько часов они впервые вошли в Машину — по одному через небольшой люк. Медленно засветились утопленные лампы. После завершения сборки, когда все предусмотренные испытания были закончены, возникло беспокойство, чтобы Пятерка не оказалась на своих местах преждевременно. Некоторые техники опасались, что Машина включится сразу же, едва все рассядутся, даже если еще не будут раскручены бензеля. И вот они оказались внутри, но ничего неожиданного пока не произошло. Впервые Элли осторожно привалилась спиной к гладкой пластиковой спинке. Где чехлы из сатина, подумала Элли, они оказались бы вполне на месте. Впрочем, в подобных мыслях она усмотрела некий шовинизм, известную национальную гордыню. Пластик — материал более современный, научный и серьезный.
Зная склонность ВГ к курению, ему указали, что на борту не должно быть и полсигареты. Услышав запрет, Луначарский разразился проклятиями — на десяти языках. Прикончив на прощание «Лаки страйк», он последним поднялся на борт. ВГ чуть пыхтел, опускаясь в соседнее кресло. Привязные ремни проектом не были предусмотрены, но некоторые из инженеров уверяли, что дополнить ими конструкцию все же следовало.
Куда-то нас отправит Машина, думала Элли. Карета подана… едем… куда и когда? Поезд уже стучит по рельсам и свистит гудком, приближаясь к станции… Еще немного, и он увезет тебя из захолустного городка твоей молодости в небесные хрустальные города. Бегство… открытие… конец одиночества? Что, если мы все-таки напутали, с отчаянием подумала она.
Бегство… открытие… конец одиночества? Что, если мы все-таки напутали, с отчаянием подумала она. Не славы ожидала Элли… ну не совсем, конечно… не столько славы, сколько освобождения.
Она ожидала чудес. Словно дикий горец, застывший с отвисшей челюстью перед истинными воротами Иштар в древнем Вавилоне; словно Дороти перед шпилями и куполами Изумрудного города в сердце Страны Оз; как мальчишка из мрачных бруклинских закоулков в Коридоре наций на Всемирной ярмарке 1939 года; словно Покахонтас[50], с парусного судна вглядывающаяся в Лондон, раскинувшийся по берегам Темзы.