Юнцу в бок и под мышку впились копья, и он окончательно повалился под копыта, слева вместо чужого коня появились одетые в белое пехотинцы. До ближайшего смолевника было уже метров пять — не дотянуться. Теперь вместо последнего ряда бойцов на острие вражеской атаке находилось еще восемь рядов свежей бодрой пехоты.
Олег приподнялся на стременах, вглядываясь вперед. Так и есть, пока конница прорывалась вперед, увязая в бесконечных рядах ополченцев, пока рубилась насмерть, отвоевывая шаг за шагом, у нее за спиной, сжимая в смертельных объятиях, сомкнулись правый и левый фланги неторопливого пешего строя. Теперь полное истребление конницы становилось лишь вопросом времени и обычной ратной работы. Вырваться воины Раджафа уже не могли.
— Интересно, он сам принимал участие в атаке или позади отсиживался?
Самое страшное, что могло сейчас случиться — это атака ополчения из Каима, удар в спину тем, кто занят истреблением окруженного врага и не замечает ничего вокруг. У Раджафа еще оставался шанс превратить поражение в победу.
У Раджафа еще оставался шанс превратить поражение в победу. Но… Но пехота врага так и не решилась вступить в бой. То ли воевода был среди смолевников и некому оказалось отдать приказ, то ли ополченцы, видя гибель отряда отборной конницы, не пожелали лезть в мясорубку и, оставшись без конвоя, предпочли тихо уйти. Жить-то хочется всем…
В воздухе закружился снег. Он падал огромными бесформенными хлопьями, словно торопился поскорее скрыть тот ужас, что творился на земле. За время, прошедшее с начала битвы, Хорс уже спрятал сияющий лик за непроглядной пеленой облаков, не желая видеть смерть и боль, и теперь чистый белый саван старательно укутывал окровавленную землю.
— Будута, скачи туда, убедись, что ополченцы Раджафа действительно ушли, — оглянулся на холопа Олег.
— Сделаем, боярин.
Паренек наклонился с седла, отер напоенный кровью меч о спину какого-то безжизненного бедолаги, вернул в ножны и принялся подергивать поводья, заставляя скакуна попятиться прочь из пешей толчеи. Избиение последних смолевников завершалось, но до конца ратной работы было еще очень, очень далеко. Ополченцам предстояло еще самое тяжелое — предать земле своих и чужих воинов, отослать раненых домой, справить тризну, провожая павших в последний путь.
«Раньше чем через пару дней не уйти, — понял Середин. — Долго. Раджаф наверняка какую-нибудь пакость приготовить успеет. А преследовать остатки его войска нечем. Конницы-то нет».
Можно было бы расспросить о происходящем правителя — но вытаскивать сейчас мудрого Аркаима из гущи схватки было делом хлопотным и долгим. За несколько часов в стране все равно ничего не изменится.
«Ладно, вечером поговорим», — решил ведун, выбравшись наконец из толкучки.
Его присутствия на поле брани больше не требовалось. Раджаф снова был разгромлен. И на этот раз — окончательно.
Потери ополченцев составили больше полутора тысяч человек. Ничего удивительного, учитывая, что бездоспешная, необученная и почти безоружная пехота сражалась с закованными в железо профессионалами. На самом деле соотношение было еще более позорным: примерно полторы сотни убитых смолевников против тысячи мертвых пехотинцев, — но ополченцы эту цифру быстро подправили, без жалости добив всех найденных ранеными врагов. Со стороны мудрого Аркаима ранены были около семисот, но где-то две сотни из них — легко и могли остаться в строю. Поэтому Середин считал только тяжелых — тех, кого пришлось по двое укладывать на телеги, чтобы отправить домой, — либо сильно увечных, пусть и способных держаться на ногах.
Рытье ямы, укладывание в нее погибших, насыпание кургана, поминание ушедших в иной мир мертвых друзьей — все это заняло как раз два дня. Ведун ополченцев не торопил. Они честно заслужили свое право на небольшой отдых, а погибшие — на достойные проводы. Тем более что мудрый Аркаим, следивший за обширной страной десятками орлиных глаз, тревожных изменений не замечал. Никаких войск, никаких людских толп нигде и никуда не перемещалось. Разве только столицу горожане продолжали лихорадочно укреплять — но тут уж изменить ничего было нельзя.
Колонна ополченцев двинулась вперед утром третьего дня. Как это обычно и бывает после первой победы, пусть и такой кровавой, в людях появилась уверенность в собственных силах, желание добить врага, победить окончательно. Теперь на них можно было положиться. Особенно если указать что-то конкретное, ради чего стоит рисковать и терпеть лишения.
Олегу вспомнилась далекая гражданская война, закончившаяся еще до рождения его родителей. Там люди хоть примерно представляли, ради чего животы кладут. Кто-то — за равенство, счастье и жизнь без буржуев и помещиков, на своей земле, у своих заводов.
Олегу вспомнилась далекая гражданская война, закончившаяся еще до рождения его родителей. Там люди хоть примерно представляли, ради чего животы кладут. Кто-то — за равенство, счастье и жизнь без буржуев и помещиков, на своей земле, у своих заводов. Кто-то — против быдла, лишающего их накопленного за столетия добра и власти. Увы, в большинстве случаев соседи режут друг друга по поводам, мало понятным постороннему человеку. Какая разница, Южные или Северные штаты провозгласят одну и ту же конституцию? Какая разница, имеет или нет право на наследство некая дочь короля? Какая разница, креститься слева направо или справа налево? Какая разница, кто сядет на трон — брат Раджаф или брат Аркаим? Нет, для Раджафа и Аркаима разница есть. Есть разница для той женщины, королевны — сможет она заказывать себе триста или только сто пятьдесят платьев в год. Есть разница для епископа — сколько десятины он получит с прихожан. Но ведь гибнут не они, гибнут простые смертные, для которых при любом исходе не изменится совершенно ничего.