Томми резво взялся за дело.
— Я присмотрю, Руди. — Он встал над ней, дергаясь и стараясь не улыбаться, а Лизель не сводила глаз с партийца.
Через минуту над ней спокойно стоял Ганс Хуберман.
— Папа.
На его губах шевелилась огорченная улыбка.
— Я все думал, когда это случится.
Папа поднял Лизель и повел домой. Игра продолжалась, а инспекция была уже в нескольких домах от Хуберманов. И за той дверью им никто не открыл. Руди опять закричал:
— Вам помочь, герр Хуберман?
— Нет, нет, играйте, герр Штайнер. — «Герр Штайнер». Папу Лизель невозможно было не любить.
Едва зашли домой, Лизель все выложила. Попыталась найти тропу между молчанием и отчаянием.
— Папа.
— Не разговаривай.
— Партия, — прошептала она. Папа остановился. Оборол желание распахнуть дверь и выглянуть на улицу. — Они проверяют подвалы, где сделать убежища.
Папа усадил ее.
— Умница, — сказал он и тут же крикнул Розу.
У них была минута, чтобы придумать план. Чехарда мыслей.
— Давайте его в комнату Лизель, — предложила Мама. — Под кровать.
— Ты что? А если они и комнаты решат осмотреть?
— У тебя есть другой план?
Поправка: у них не было минуты.
В дверь дома 33 по Химмель-штрассе раздались семь дробных ударов, и было уже поздно кого-то куда-то переводить.
Голос.
— Откройте!
Удары их сердец наскакивали друг на друга, сминая ритм. Свое Лизель попыталась съесть. Вкус сердца во рту не очень-то бодрит.
Роза прошептала:
— Езус, Мария…
В тот день на высоте оказался Папа. Он бросился к подвальной двери и кинул с лестницы предостережение. Вернувшись, заговорил быстро и без пауз.
— Значит, так, на фокусы времени нет. Можно отвлекать их сотней способов, но сейчас осталось только одно. — Он повел глазами на дверь и закончил: — Не делать ничего.
Не этого ждала от него Роза. Ее глаза расширились.
— Ничего? Ты что, спятил?
Стук повторился.
Папа был тверд.
— Ничего. Мы сами даже не будем спускаться — нам абсолютно плевать.
Все чуть не замерло.
Роза смирилась.
Окаменев от напряжения, она покачала головой и пошла открывать дверь.
— Лизель. — Папин голос клинком прошел сквозь девочку. — Главное — спокойно, verstehst?
— Да, Папа.
Она постаралась сосредоточиться на своем разбитом колене.
— Ага!
Роза в дверях еще спрашивала о причине такого вторжения, а добряк партиец уже приметил Лизель.
— Бешеная футболистка! — Он усмехнулся. — Как твое колено? — Фашистов обычно представляют не особенно жизнерадостными, но этот мужчина определенно был весельчак. Войдя, он сразу игриво склонился над коленом Лизель, делая вид, что изучает рану.
Войдя, он сразу игриво склонился над коленом Лизель, делая вид, что изучает рану.
Неужели он знает? — думала Лизель. Может, он почуял, что мы прячем еврея?
Папа подошел от раковины с влажной тряпицей и стал промакивать разбитое колено Лизель.
— Жжет? — Его серебряные глаза были внимательны и спокойны. Испуг в них легко можно было принять за беспокойство о ребенке.
Роза крикнула из кухни:
— Жжет, да мало. Может, это ей будет урок.
Партиец выпрямился и рассмеялся:
— Мне кажется, эта девочка там не берет никаких уроков, фрау?..
— Хуберман. — Картон пошел складками.
— …фрау Хуберман, мне кажется, она их дает! — Он выдал Лизель улыбку. — Всем этим мальчишкам. Верно, детка?
Папа задел салфеткой ссадину, и Лизель вместо ответа поморщилась. А заговорил Ганс. Тихо извинился перед девочкой.
Повисла неловкость молчания, и партиец вспомнил, зачем пришел.
— Если не возражаете, — объяснил он, — мне нужно спуститься в ваш подвал на пару минут, чтобы посмотреть, годится ли он для убежища.
Папа еще разок ткнул в раненое колено.
— У тебя и синяк будь здоров, Лизель. — И между делом ответил зависшему над ним партийцу. — Конечно. Первая дверь направо. Извините за беспорядок.
— Пустяки — я сегодня кое-где такое видал, что хуже не будет. Сюда?
— Угу.
* * * САМЫЕ ДОЛГИЕ ТРИ МИНУТЫ В ИСТОРИИ ХУБЕРМАНОВ * * *
Папа сидел у стола. Роза, беззвучно шевеля губами, молилась в углу. Лизель вся сварилась: колено, грудь, мышцы рук. Не думаю, чтобы кто-то из них беспокоился, чтó они будут делать, если подвал признают годным для убежища.
Сначала надо было пережить инспекцию.
Все прислушивались к шагам фашиста в подвале. Раздавался шорох рулетки. Лизель не могла отогнать мысль о Максе: как он сидит сейчас под лестницей, свернувшись вокруг своей книги рисунков, прижимая ее к груди.
Папа встал. Новая идея.
Он вышел в коридор и крикнул:
— Как вы там, управляетесь?
Ответ поднялся по ступенькам через голову Макса Ванденбурга:
— Еще минутку, и все.
— Хотите чаю или кофе?
— Нет, спасибо!
Вернувшись на кухню, Папа велел Лизель принести книгу, а Розе — заняться обедом. Он решил, что хуже всего — сидеть с озабоченными лицами.
— Давай, Лизель, — сказал он громко. — Поторопись. Болит, не болит — мне дела нет. Тебе надо закончить книгу, ты же собиралась.
Лизель старалась не сорваться.
— Да, Папа.
— Ну так чего ты ждешь? — Лизель видела, что подмигнуть Папе стоило немалых усилий.
В коридоре она едва не столкнулась с партийцем.
— Не поладили с папой, а? Не переживай. Я и сам так же со своими детьми.
Они пошли каждый своей дорогой, и, войдя в комнату, Лизель упала на колени, не замечая лишней боли. Она слушала: сначала заключение, что подвалу не хватает глубины, потом прощания, одно из которых было брошено по коридору: