— Dummkopf! — выбранил он себя и шлепнул по уху. И, пристыженный, уставился на носки Лизель — зрелище не обещало ничего хорошего. — Идиот! — Но верное решение нашел быстро. — Жди тут, — серьезно сказал он и мигом скрылся за углом.
— Смотри не попадись, — крикнула ему вслед Лизель, но он не услышал.
Пока его не было, минуты давили.
Стемнело окончательно, и Лизель уже не сомневалась, что, когда вернется, «варчен» ей обеспечен.
— Ну давай же, — бормотала Лизель, но Руди не появлялся. Она представила, как вдали рвется вперед и раскатывается, приближаясь, полицейская сирена. Сгущаясь.
И по-прежнему — ничего.
Лишь когда Лизель вышла в грязных мокрых носках обратно на перекресток, она увидела Руди. Деловито рыся к ней, он высоко и бодро нес свое торжествующее лицо. Зубы скрипели в усмешке, а в руке у него болтались ботинки.
— Меня чуть не убили, — сказал он, — но все получилось. — Когда перешли реку, он подал Лизель ботинки, и та бросила их наземь.
Сев на дорогу, подняла глаза на своего лучшего друга.
— Danke, — сказала она. — Спасибо.
Руди поклонился.
— К вашим услугам. — И отважился на большее. — Наверное, бесполезно спрашивать, не положен ли мне за это поцелуй?
— За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
— Справедливо.
Он поднял руки и продолжал говорить на ходу, так что Лизель пришлось специально прилагать усилия, чтобы не слушать. Она уловила только последние слова:
— …все равно, может, и не захочу тебя целовать — если у тебя изо рта пахнет так же, как из ботинок.
— Меня от тебя тошнит, — сообщила она Руди, надеясь, что он не заметил незаконченной мимолетной улыбки, сорвавшейся с ее губ.
На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил, о чем это.
Лизель мечтательно ответила:
— Про одного убийцу.
— И все?
— Ну и там все время полицейский его ловит.
Руди вернул ей книжку.
— Кстати, я думаю, нам обоим что-то подобное грозит, когда вернемся домой. Особенно тебе.
— Почему это?
— Ты же знаешь — твоя Мама…
— А что Мама? — Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья.
— Почему это?
— Ты же знаешь — твоя Мама…
— А что Мама? — Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть и распекать других членов семьи, но никому другому он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает верность семье. — Разве с ней что-то не так?
Руди осекся:
— Ладно, свинюха, извини. Я ничего плохого не имел в виду.
Даже в ночи Лизель видела, как вырос Руди. У него удлинялось лицо. Копна светлых волос едва заметно потемнела — и, казалось, черты лица меняли форму. Только одно никогда не изменится. На него невозможно долго сердиться.
— У вас сегодня есть что-нибудь приличное пожрать? — спросил Руди.
— Вряд ли.
— И у нас. Жалко, что нельзя есть книги. Артур Берг раз сказал что-то такое. Помнишь?
До конца пути они вспоминали славные былые денечки, а Лизель часто поглядывала на «Свистуна» — его серую обложку и оттиснутое черным название.
Перед тем как разойтись по домам, Руди остановился на секунду и сказал:
— Пока, свинюха. — И рассмеялся. — Спокойной ночи, книжная воришка.
Так в первый раз Лизель нарекли ее титулом, и она не смогла скрыть, что он ей весьма по душе. Как нам обоим известно, она и раньше крала книги, но в конце октября 1941 года это было признано официально. В тот вечер Лизель Мемингер стала книжной воришкой по-настоящему.
ТРИ АКТА ГЛУПОСТИ В ИСПОЛНЕНИИ РУДИ ШТАЙНЕРА
* * * РУДИ ШТАЙНЕР, ЧИСТЫЙ ГЕНИЙ * * *
1. Украл самую большую картофелину у Мамера, местного бакалейщика.
2. Задирался с Францем Дойчером на Мюнхен-штрассе.
3. Совсем перестал ходить на Гитлерюгенд.
В первом случае Руди подвела жадность. Стоял типичный унылый день середины ноября 1941 года.
Сначала Руди довольно виртуозно — ни дать ни взять начинающий криминальный гений — просочился сквозь очередь домохозяек с продуктовыми карточками. Ему почти удалось остаться никем не замеченным.
Но каким бы незаметным он ни был, Руди догадался схватить самую большую картофелину на лотке — ту самую, на которую зарилась половина очереди. Они все увидели, как над лотком возникла тринадцатилетняя пятерня и схватила картофелину. Хор толстомясых валькирий изобличил вора, и Томас Мамер рванулся к своему грязному овощу.
— Meine Erdapfel, — воскликнул он. — Мои земляные яблоки!
Картофелина еще оставалась в руках у Руди (одной он ее удержать не мог), а домохозяйки столпились вокруг него на манер команды борцов. Нужно было срочно что-то говорить.
— Наша семья, — объяснил Руди. Струйка прозрачной жидкости весьма кстати вытекла у него из носа. Руди счел за лучшее не вытирать ее. — Мы все голодаем. Моей сестренке нужно новое пальто. Последнее у нее украли.
Бакалейщик Мамер был не дурак. Держа Руди за ворот, он спросил:
— И ты хотел одеть ее в картошку?
— Нет, сударь. — Руди искоса заглянул в единственный глаз поимщика, видимый ему. Мамер походил на бочку и смотрел на мир двумя пулевыми дырками. Зубы у него теснились во рту, как толпа болельщиков на футболе. — Мы три недели назад обменяли все наши карточки на пальто, и теперь нам нечего есть.