На сей раз они поступили умнее. Съели по одному каштану, а остальное распродали, обходя дом за домом.
— Если у вас есть несколько лишних пфеннигов, — говорила Лизель в каждом доме, — то у меня есть каштаны. — Так они наторговали шестнадцать монет.
— Ну, — осклабился Руди, — отомстим.
Под вечер они вернулись к лавке фрау Диллер, вошли, отхайльгитлерили и встали у прилавка.
— Опять леденцовая смесь? — Фрау Диллер усмехнулась — «шмунцелем», — на что они кивнули. На прилавок выплеснулись монеты, и челюсть фрау Диллер слегка отвисла.
— Да, фрау Диллер, — ответили они в один голос. — Леденцовую смесь, пожалуйста.
Обрамленный фюрер, казалось, гордился ими.
Ликование перед бурей.
БОРЕЦ, ОКОНЧАНИЕ
На этом заканчивается ловкость рук хитреца, а потуги борца — нет. На одной руке у меня Лизель Мемингер, на другой — Макс Ванденбург. И скоро я хлопком соединю их. Потерпите еще несколько страниц.
Борец:
Если убьют до наступления ночи, по крайней мере, он умрет живым.
Путешествие на поезде осталось далеко позади, храпунья, скорее всего, едет дальше, кутаясь в вагон, ставший ей постелью. Теперь только шаги отделяют Макса от спасения. Шаги и мысли — и сомнения.
По карте, что была у него в голове, он дошел от Пазинга до Молькинга. Когда он увидал город, было уже поздно. Его ноги страшно гудели, но он был почти на месте — в самом опасном месте, где только можно оказаться. Протяни руку — и дотронешься.
Точно по описанию он нашел Мюнхен-штрассе и зашагал по тротуару.
Все напряглось.
Тлеющие лузы уличных фонарей.
Темные безразличные здания.
Ратуша стояла как здоровенный неповоротливый юнец-переросток. Кирха растворялась во тьме, чем выше он вел взглядом.
Все это смотрело на него.
Он поежился.
И предостерег себя:
— Смотри в оба.
(Немецкие дети выискивали заблудшие монеты. Немецкие евреи высматривали, не грозит ли поимка.)
По-прежнему полагаясь на свое счастливое число, он отсчитывал шаги группами по тринадцать. Всего тринадцать шагов, говорил он себе. Ну, давай, еще тринадцать. Он сосчитал так примерно девяносто раз, и вот наконец очутился на углу Химмель-штрассе.
В одной руке он нес чемодан.
В другой все еще сжимал «Майн кампф».
Обе ноши были тяжелы, обе вызывали легкое потоотделение.
Вот он свернул в переулок и направился к дому № 33, обуздывая в себе тягу улыбнуться, обуздывая тягу всхлипнуть и даже предвкушение укрытия впереди. Он напоминал себе, что не время надеяться. Конечно, он уже почти дотягивался до надежды. Чуял ее где-то там, куда еще чуть-чуть — и достанешь рукой. Но он не стал этого признавать — он снова стал рассчитывать, что делать, если его схватят в последний момент или по какой-то случайности за дверью окажется не тот человек.
И конечно, свербящее сознание греха.
Как он может так поступать?
Как он может заявляться и просить людей рисковать из-за него жизнью? Как он может быть таким себялюбцем?
Тридцать три.
Они посмотрели друг на друга.
Дом был бледный, на вид почти болезненный, с железной калиткой и бурой заплеванной дверью.
Из кармана Макс вынул ключ. Тот не блеснул — лежал в ладони тускло и вяло. Макс на миг сжал ключ в кулаке, едва не ожидая, что он вытечет ему на запястье. Не вытек. Сталь была твердой и плоской, с комплектом негнилых зубов, и Макс сжимал кулак, пока эти зубы не проткнули его.
И тогда, медленно, борец подался вперед, щекой к дереву, и изъял ключ из кулака.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«ЗАВИСШИЙ ЧЕЛОВЕК»
с участием:
аккордеониста — исполнителя обещаний — славной девочки — еврейского драчуна — ярости розиной — лекции — спящего — обмена сновидениями — и нескольких страниц из подвала
АККОРДЕОНИСТ
(Тайная жизнь Ганса Хубермана)
На кухне стоял молодой человек. Он чувствовал, что ключ в руке как будто приржавел к его ладони. Он не сказал ни слова, вроде «привет» или «пожалуйста, помогите», или другую подходящую к случаю фразу. Он задал два вопроса.
* * * ВОПРОС ПЕРВЫЙ * * *
— Ганс Хуберман?
* * * ВОПРОС ВТОРОЙ * * *
— Вы еще играете на аккордеоне?
Ганс растерянно всматривался в человеческий силуэт перед собой, и тут молодой человек наскреб и подал через темноту свой голос, будто это все, что осталось от него самого.
Он задал два вопроса.
* * * ВОПРОС ПЕРВЫЙ * * *
— Ганс Хуберман?
* * * ВОПРОС ВТОРОЙ * * *
— Вы еще играете на аккордеоне?
Ганс растерянно всматривался в человеческий силуэт перед собой, и тут молодой человек наскреб и подал через темноту свой голос, будто это все, что осталось от него самого.
Папа в тревоге и смятении шагнул ближе.
И прошептал кухне:
— Играю, конечно.
Все это началось много лет назад, в Первую мировую войну.
Странные они, эти войны.
Море крови и жестокости — но и сюжетов, у которых также не достать дна. «Это правда, — невнятно бормочут люди. — Можете не верить, мне все равно. Та лиса спасла мне жизнь». Или: «Тех, кто шел слева и справа, убило, а я так и стоял, единственный не получил пулю между глаз. Почему я? Я остался, а они погибли?»
История Ганса Хубермана была примерно в этом духе. Наткнувшись на нее среди слов книжной воришки, я понял, что в те дни мы с Гансом несколько раз прошли рядом, хотя ни один из нас встречи не назначал. У меня было слишком много работы. Ну а Ганс, я думаю, любыми путями старался меня избежать.