И хотя снеговик все же растаял, где-то в душе каждого из них он так же гордо и высился. Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули.
Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули. В ушах звучал аккордеон, в глазах маячил снеговик, а Лизель еще и думала о словах Макса, когда простилась с ним у камина.
* * * РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ОТ МАКСА ВАНДЕНБУРГА * * *
— Часто мне хочется, чтобы это все скорее закончилось, Лизель, но тут ты обязательно берешь и делаешь что-нибудь такое — например, спускаешься в подвал со снеговиком в руках.
Увы, тот вечер предвещал Максу резкое ухудшение здоровья. Первые симптомы были довольно невинны и типичны. Постоянный озноб. Дрожащие руки. Участившиеся видения боксерского матча с фюрером. И лишь когда его перестали согревать отжимания и приседания, он забеспокоился всерьез. Как близко бы к огню он ни садился, все равно не мог добиться хоть сколько-нибудь нормального самочувствия. День ото дня вес его, спотыкаясь, спадал. Режим упражнений поломался и рассыпался, а Макс остался лежать щекой на угрюмом полу подвала.
До самого конца января Макс пытался поставить себя на ноги, но к началу февраля дошел до ручки. С трудом просыпался у огня, залеживался до позднего утра, рот у него кривился, а скулы стали распухать. Когда его спрашивали, он говорил, что с ним все нормально.
В середине февраля, за несколько дней до тринадцатилетия Лизель, он вышел к камину на пределе сил. И едва не упал в огонь.
— Ганс, — прошептал он, и его лицо будто стянуло судорогой. Ноги подогнулись, и он ударился головой о футляр аккордеона.
Тут же деревянная ложка плюхнулась в суп, и рядом с Максом оказалась Роза Хуберман. Она взяла в руки голову Макса и рявкнула через всю комнату на Лизель:
— Что стоишь столбом, принеси одеял. Положи на свою кровать. А ты! — Это настал черед Папы. — Помоги мне поднять его и перенести в ее комнату. Schnell!
Лицо Папы озабоченно натянулось. Его серые глаза лязгнули, и он в одиночку поднял Макса. Тот был легок, как ребенок.
— Может положим его здесь, к нам на кровать?
Но Роза уже подумала об этом.
— Нет. Здесь весь день должны быть открыты шторы, а то подозрительно выглядит.
— И то верно. — Ганс вынес Макса из комнаты.
С одеялами в руках Лизель стояла и смотрела.
В коридоре — безвольные ступни и свисающие волосы. С него свалился ботинок.
— Шевелись.
Мама по-утиному вступила в комнату следом.
* * *
Положив в постель, они завалили и замотали Макса одеялами.
— Мама?
Говорить дальше у Лизель не сразу хватило духу.
— Что? — Волосы у Розы были так туго стянуты в узел, что оторопь брала. Когда она повторила вопрос, эти волосы, похоже, натянулись еще сильнее. — Что, Лизель?
Девочка подошла ближе, боясь ответа.
— Он живой?
Узел кивнул.
Роза обернулась и сказала со всей твердостью:
— Послушай-ка, Лизель. Я не для того взяла этого человека в дом, чтобы смотреть, как он помирает. Ясно?
Лизель кивнула.
— Теперь ступай.
В коридоре Папа обнял ее.
Ей это было очень нужно.
Позже Лизель подслушала ночной разговор Ганса и Розы. Мама уложила ее спать у них в комнате, рядом с их кроватью, на полу, на матрасе, который притащили из подвала. (Были подозрения, не заразный ли он, но в итоге заключили, что для страхов нет оснований. Ведь Макс страдал не от инфекции, так что матрас принесли и застелили свежей простыней.)
Полагая, что девочка уже спит, Мама высказала свое мнение:
— Это все чертов снеговик, — зашептала она. — Наверняка с него все началось — возиться со снегом и льдом в такой холодрыге.
Папа был настроен более философски:
— Роза, это началось с Адольфа.
Папа был настроен более философски:
— Роза, это началось с Адольфа. — Он приподнялся. — Надо его проверить.
В течение ночи Макса проведали семь раз.
* * * СЧЕТ ПОСЕЩЕНИЙ МАКСА ВАНДЕНБУРГА* * *
Ганс Хуберман: 2
Роза Хуберман: 2
Лизель Мемингер: 3
Утром Лизель принесла из подвала его книгу рисунков и положила на тумбочку у кровати. Ей было ужасно, что в прошлом году она заглянула в эту книгу, и теперь Лизель держала ее плотно закрытой из уважения.
Когда в комнату вошел Папа, Лизель не обернулась и не посмотрела на него, но заговорила в стену над Максом.
— И зачем я притащила весь этот снег? — сказала она. — Ведь это все от него, так, Папа? — Она сцепила руки, словно для молитвы. — Зачем мне понадобилось лепить этого снеговика?
Но Папа, к его несгибаемой чести, остался тверд.
— Лизель, — сказал он, — так было надо.
Часами она сидела с Максом, пока тот дрожал, не просыпаясь.
— Не умирай, — шептала она. — Макс, пожалуйста, не умирай.
Он был вторым снеговиком, который таял у нее на глазах, только этот был другой. Парадокс.
Чем холоднее он становился, тем сильнее таял.
Это было как Максов приезд, снова.
Перья снова превратились в хворост. Гладкое лицо стало грубым. И признаки, которые высматривала Лизель, были на месте. Макс был жив.
В первые несколько дней она садилась и говорила с ним. В свой день рождения она рассказывала ему, что на кухне его дожидается огромный торт, если только он очнется.
Он не очнулся.
Торта не было.
* * * ФРАГМЕНТ ПОЗДНЕЙ НОЧИ * * *
Много позже я понял, что в те дни я и вправду побывал на Химмель-штрассе, 33.
Должно быть, в один из тех редких моментов, когда девочки с ним рядом не было, потому что я видел только мужчину в кровати. Я встал на колени. Приготовился сунуть руки сквозь одеяла. И тут он воспрянул — с непостижимой силой оттолкнул мою тяжесть.
Я отступил — столько работы ждало меня впереди, что мне было в радость встретить отпор в этой темной тесной комнате.
Я даже позволил себе на миг закрыть глаза и замереть в безмятежности, прежде чем вышел вон.