Рука Елены была такой нежной. Адам вздрогнул, почувствовав, как складно легли одна в другую их руки. Не решаясь оглядеть всю ее фигуру в ночной рубашке, он не сводил взгляда с ее глаз. В них он увидел благодарность еще до того, как Елена проговорила:
— Очень приятно, и спасибо вам, что вы присмотрели за госпожой.
— Не стоит благодарности, мне это доставило удовольствие, — с важностью поклонился Адам.
— Пойдемте, вам надо отдохнуть… — обратилась девушка к старой даме, беря ее под руку.
Пока они шли к двери, Наталия Димитриевич говорила не умолкая:
— Только часок?другой, не больше… Не хочу терять время… Очень, очень славный молодой человек… И мы с ним так прекрасно, именно прекрасно, поговорили… Вы не видели, как он починил обивку на кресле Анастаса… Елена, милая, а как же я попаду наверх… Я ведь забыла, как называется то, по чему поднимаются…
— Лестница, госпожа Наталия, лестница. Самое обыкновенное слово, лестница… Не спешите, просто следите за смыслом… — доносились слова компаньонки.
— Ну, конечно же… Лест?ни?ца… Что бы я без вас делала… Значит, говорите, лестница… А знаете, там, в салоне, я вспомнила слово «драпировка»… Очень красивое слово… У него богатое звучание… Пребывание здесь идет мне на пользу… — говорила старая дама.
В дверях несколько лучей света запутались в Елениной ночной рубашке, сделав прозрачной ткань, скрывавшую силуэт ее длинных ног. У Адама Лозанича почти закружилась голова. И он на миг зажмурился, боясь, как бы эта картина не исчезла, не испарилась.
50
Сколько времени он простоял так, зажмурившись, Адам не заметил. И прежде, особенно читая в поздние часы, ему приходилось встречать девушек и женщин, совсем легко одетых, то есть в таком виде, в каком они где?то там, в своих постелях, мечтательно переворачивали страницы той же книги. Было что?то волнующее в этих встречах, в том, как они предавались чтению, в той соблазнительной интимности, с какой они неосмотрительно появлялись перед незнакомцами, той же ночью раскрывавшими такую же книгу, что и они. Иногда это заставляло подумать, а не берутся ли они за книгу отчасти для того, чтобы предстать перед другими читателями, не заботясь о том, не сползла ли простыня, не задралась ли выше колена ночная рубашка, не слишком ли явно выступают под тонким полотном соски груди, или же оно беззаботно облегает то ровную поверхность живота, то изгибы бедер.
Да и сами книги походили на ту женскую расщелину, которая отдается сначала стыдливо, а потом полностью, чтобы снова обрести возможность рожать… Однако такого близкого тепла, даже жара, Адам никогда раньше не чувствовал. Он жмурился и думал, как хорошо было бы, вернувшись на виллу, отыскать те самые лучи, которые высветили контур ее тела, и прижать их ко лбу, к щекам…
Закончив оставшиеся изменения в салоне, молодой человек задумался, что ему теперь делать. Компаньонка, вероятно, ухаживает за больной старой дамой, и не следует мешать им и без приглашения подниматься наверх, в их комнату этажом выше. Может быть, представится еще какой?нибудь случай, утешал он себя, вопросительно глядя в переплетенную в сафьян книгу. Поэтому Адам вышел из виллы, твердо решив разыскать профессора Тиосавлевича, который, видимо, мог бы объяснить ему, где он оказался, кто такие на самом деле его работодатели, откуда прибыла сюда госпожа Наталия, а в первую очередь — кто такая та девушка.
На этот раз не задерживаясь взглядом на том, что можно было увидеть в саду, смахивая с лица паутинки, снова спотыкаясь о холмики земли над кротовьими норами и только краем глаза скользнув по глади утреннего пруда, он постучал в дверь павильона и, услышав приглашение войти, оказался среди всех тех странных предметов, которые застал здесь во вторник. Карта лежала на столе, над ней склонился костлявый мужчина средних лет, который орудовал то линейкой, то циркулем, а то брался за лупу, или вносил черной тушью треугольные знаки и цифры высоты над уровнем моря рядом с черточками, обозначающими рельеф, кривыми изогипс и обозначенных точками высот.
— А, это вы, новый член нашего небольшого семейства, — сказал профессор, выпрямляясь.
У него на шее на сыромятном шнурке висел компас, из нагрудного кармана рубашки торчал обкусанный мундштук трубки, брюки песочного цвета давно забыли, что такое складки, а на ногах были те же самые подбитые гвоздями ботинки. Держался он прямо, взгляд его был проницательным, а движения неторопливыми, но при этом не вялыми или ленивыми, а основательными. Создавалось впечатление, что ему известно, кто такой Адам Лозанич, что он здесь делает и зачем сейчас появился.
— Надо сказать, что это весьма редкая книга, она опубликована небольшим тиражом, судьба ее необычна, она никогда не переиздавалась, и известно, что существует в менее чем десяти экземплярах, так что появление каждого нового читателя сразу бросается в глаза, — объяснил он.
— Надпись на фронтоне — это ваших рук дело? Я слышал, что и перголу с розами вы погубили. Каждый, кто здесь появляется, что?нибудь да испортит. И как вам только взбрело в голову переделывать все на свой вкус?! Прекрасно, просто прекрасно! — закончил он издевательски.