Он заперся в кабинете и предался отчаянию, запретив служанке Златане даже стучаться к нему в дверь. Не прикоснувшись ни к чему за целых три дня, не ощущая необходимости ни в воде, ни в пище, ни во сне, не испытывая никаких других телесных потребностей, отупев от пустоты, он или лежал на софе, или время от времени уходил на тот самый мыс с пенистой границей между песком и морем, который он впервые посетил двенадцатилетним мальчиком, когда читал книгу о приключениях с оттиснутым на ней изображением вселенского дерева.
В конце концов, когда он вышел из кабинета, его больше нельзя было назвать молодым человеком, и несмотря на то, что ему раньше редко давали даже тридцать, выглядел он теперь лет на десять старше, чем на самом деле. Первые пряди седых волос появились у него вдоль висков, а в бровях пробились и торчали в разные стороны дикие волоски. Проросшая невесть откуда жесткая щетина огрубила пушистую прежде бородку и усы. Подкладка из лионского шелка тончайшей выделки того костюма, в котором он провел последние три дня, пропахла холодным потом и запахом дождя. А спина, сгорбившая от тяжелой непогоды в Калемегданском парке, уже больше не могла распрямиться.
Первые пряди седых волос появились у него вдоль висков, а в бровях пробились и торчали в разные стороны дикие волоски. Проросшая невесть откуда жесткая щетина огрубила пушистую прежде бородку и усы. Подкладка из лионского шелка тончайшей выделки того костюма, в котором он провел последние три дня, пропахла холодным потом и запахом дождя. А спина, сгорбившая от тяжелой непогоды в Калемегданском парке, уже больше не могла распрямиться.
Он твердо решил больше не писать ей. Но передумал всего лишь за час до времени своего обычного визита во Французско?сербскую библиотеку, и единственным неиспорченным пером, вставленным в единственную несломанную ручку, и остатком остатка фиолетовых чернил набросал, причем в двух экземплярах, адресованных скорее самому себе, несколько строк, излив в немногих горьких фразах, насколько он оскорблен, впрочем совсем не рассчитывая на то, что она вообще придет.
Однако Натали Увиль появилась, так же как и всегда. Приблизилась, мило складывая фразы по?сербски. Водя пальцем по строчкам. Со своей папкой и коробкой пастельных красок под мышкой. В прекрасном настроении и с обычной заинтересованностью. Словно ничего и не произошло. Разве что только была немного простужена после дождя на Калемегдане на прошлой неделе.
— Простите, — сказала она ему, удивленная горечью письма. — Простите, не знаю, как такое могло случиться, это просто недоразумение…
Она не лгала. Он понял, что она говорит правду, правду с ее точки зрения, но понял он и то, что она не способна узнать его в другой части мира, даже если он будет сидеть напротив нее в ее снятом на Сеняке доме.
— Недоразумение?! — повторил он пришибленно. — Да, это недоразумение, видимо, я желал слишком многого. Продолжим, продолжим от водяных цветов в пруду, продолжим от предыдущего письма, от того места, где мы остановились до встречи в действительности…
47
На первый взгляд ничего не изменилось. Анастас Браница продолжал писать напрасные письма и раз в неделю вкладывать их в определенную договоренностью книгу из Французско?сербской библиотеки. Продолжение было столь же подробным, как и то, что писалось раньше, он терпеливо расширял владения в восточном направлении, в сторону речного берега, купив новые, тончайшие перья, изящные ручки и толстые пачки чувствительной бумаги от Вапы, правда появилось одно небольшое, а может быть, и большое, отличие — теперь он пользовался исключительно черными чернилами, его большой и указательный пальцы становились все темнее. Однажды переступив границу молодости, он больше не мог вернуться назад, он старел над строками, понимая, что вне писем не существует, и удовлетворяясь обществом своей возлюбленной даже несмотря на то, что за пределами часов чтения она с трудом его припоминает.
— Язык — это то, что всегда остается с нами… — утешал он себя в минуты малодушия.
Натали Увиль продолжала следить за сентиментальными страницами, которые кто?то всегда безошибочно оставлял для нее в книгах, назначенных к чтению строгой мадам Дидье. Она продолжала читать обращенные к ней нежные послания, которые ждали ее в книгах, появляясь там волшебным образом, и при этом по?прежнему готовилась к тому моменту, когда господин Марсель Шампен попросит ее руки, стараясь довести до совершенства те достоинства, которыми должна обладать хорошая невеста, в частности умение нарисовать углем натюрморт и пастелью те или иные мотивы из произведений литературы.
— Сейчас он средних лет, — сравнивала она черты мужского лица, которое с недавних пор стало появляться на ее рисунках, с тем, что возникало раньше.
Мадам Дидье продолжала лакомиться засахаренными комплиментами, предназначенными ее воспитаннице, становясь все более полной, округлой, вялой, все более похожей на шар из блестящих фольгой фантиков, в которые были завернуты цукаты в шоколаде, ежегодно и регулярно преподносимые господином вице?президентом Французской компании рудников Бора во время его инспекционных визитов.
Наезды в Белград своего работодателя, инженера Увиля, она, ссылаясь на местные условия, продолжала использовать для того, чтобы вытребовать себе новое повышение жалованья.
— On va voir ca? Ровно восемьдесят семь сантиметров! — Первого числа каждого месяца она сообщала об объеме шара из фольги.