— Ночь и день завтрашний отшагаю, — прикинул он, — отосплюсь, а там можно и не таиться. Не станут же они из-за одного беглого раба дозоры во все стороны на день пути рассылать? Да и управлюсь я с маленьким дозором. А для больших разъездов в стойбище людей не наберется.
Разумеется, это означало еще не менее полутора суток без еды. Но после сегодняшнего ужина ведун был уверен, что вытерпит.
Вскоре после полудня берег пошел вниз, и спустя некоторое время Середин выбрался на край обширного болота. Солнце уже успело здесь хорошенько потрудиться, и вместо ровного ледового поля путник увидел перед собой черный торфяной ковер с десятками блестящих ледяных проплешин, окаймленных водой. Весна стремительно превращала вязи из удобных дорог в смертельные ловушки. С другой стороны — на теплой влажной земле тут и там желтели первые цветки вездесущих одуванчиков.
С другой стороны — на теплой влажной земле тут и там желтели первые цветки вездесущих одуванчиков. Травки не самой вкусной — но вполне съедобной.
Вырубив мечом прочную слегу, Олег двинулся к зеленеющему впереди, в полукилометре, островку из сосен и высоких берез. Прощупывание топи перед каждым шагом отняло немало времени, но когда через полчаса беглец с облегчением растянулся среди ивовых кустов, он наконец-то ощутил себя в безопасности.
— Сюда погоня точно не сунется, — сладко потянулся ведун. — Так что можно и передохнуть.
Полчаса у него ушло на обустройство лежака из лапника, еще столько же — на сбор сухого валежника. Вытряхнув из поясного мешочка горсть наконечников для стрел, Олег нашинковал в него салат из одуванчиков, заморил червячка, потом там же вскипятил воды и вытянулся на подстилке, закинув руки за голову:
— Ну что? Жизнь, вроде, налаживается.
— А добрая женщина по твоей вине томится в неволе.
Едва не подпрыгнув от внезапности, Олег сел, подтянул поближе меч.
— Это Роксалана добрая женщина? — Он сплюнул прилипший к зубу кусочек одуванчика. — Эта зараза, которая приказала меня убить, которая переломала мои и чужие капканы, которая нажралась поганок и ухайдакала меня так, что я погони не заметил? В гробу я видел таких доброжелательниц!
— Ты должен ее спасти.
— А она уже спасена, берегиня. — Середин зевнул и снова вытянулся на подстилке. — Ее ценят и уважают, ее считают пророчицей, гласом богов. Внедряют в массы ее учение об этом… Э-э-э… Ну, когда женщина получает право таскать шпалы, а мужики — рожать детей. А, вспомнил. О гендерном равенстве.
— Шаманка кормит ее одним только ведьминым грибом и заставляет прыгать в огонь.
— Насколько я помню, она занималась тем же самым безо всякого принуждения.
— Но от этого гриба она умрет еще до новой весны! Его нельзя есть так много! Его вообще нельзя есть!
— Слушай, наяда, — передернул плечами Середин. — Тебе не зябко в такую погоду голышом шастать? На тебя смотреть холодно!
— Мне казалось, смертным нравится видеть меня именно такой, — пожала плечами хранительница леса, обошла вокруг костра… И внезапно оказалась почти на голову выше, темно-каштановые волосы собрались на затылке, тело скрылось под плотным парчовым платьем, возраст на вид увеличился лет до тридцати. — Так лучше, смертный?
— Солиднее, — признал Олег.
— Теперь ты спасешь Роксалану из неволи?
— Далась она тебе, берегиня! Чего ты о ней так печешься?
— У нее доброе сердце, смертный. Впервые за многие, многие века я увидела человека, который не хватал все, до чего мог дотянуться, а оберегал это. Она предпочла страдать от недоедания сама, но не тронула ни единой живой души. Спасла тех, что попались в силки и капканы. Мучилась голодом, но отказалась причинять боль другим.
— Мучился я, — поправил ведун. — А она как раз лопала от пуза. Сказать, что именно?
— Это все ведьмин гриб. Он одурманивает разум и насылает дурное веселие.
— Ну да, конечно, — кивнул Середин. — Во всем виноват наркотик. А те, что пьют или колются — это белые и пушистые ангелы. Несчастные жертвы. Даже когда кого-то режут или калечат.
— Она же не убила тебя, смертный!
— У нее просто не получилось. — Он зевнул и закрыл глаза.
— Он зевнул и закрыл глаза. — Она сделала свой выбор. Все! Теперь каждый за себя.
Поутру ведун растопил себе еще немного воды, остатками залил угли и двинулся дальше — через болото к новому островку, потом еще к одному и через три часа вышел на сухой каменистый берег. Ориентируясь по солнцу, он направился на север, перевалил холмы, увенчанные острыми скальными уступами, начал спускаться через удивительно чистый сосновый лес — ни валежника, ни сухостоя, ни ломаных деревьев. Неожиданно краем глаза он ощутил движение, повернул голову… На камушке сидел бородатый пузатый малыш полуметрового роста, лохматый, в кожаном костюмчике, и ковырялся в сапоге с широкими отворотами. Ведун замер, поняв, что видит лешего — а эти шутники так просто никому на глаза не показываются.
— Чего вытаращился? — недовольно буркнул тот, не поворачивая головы. — Шишка под пятку попала.
Малыш снова натянул сапог, притопнул, встал, повел плечом. Лохматые волосы оказались серым мхом, ноги — кривыми корневищами, а сам леший — обычным еловым пнем. Олег свернул, подошел ближе. Тронул мох рукой. Пень как пень.