— Я простужусь, это точно» И, возможно, опять умру.
Фраза эта была совершенно типичной для д’Аверка, который вечно тревожился по поводу своего здоровья, на самом деле на редкость крепкого. Неужто перед ним и впрямь призраки?
— Не могу понять, что свело нас всех в этом месте, — задумчиво произнес Ноблио, — ив столь мрачном мире, где нет даже солнца. Но ведь мы с вами, кажется, уже встречались, граф Брасс. В Уране, если я не ошибаюсь, при дворе Ганала Белого?
— По-моему, да.
— А этот герцог Кельнский, насколько я слышал, еще хуже Ганала, и столь же кровожаден. Кажется, единственное, что объединяет нас всех, это то, что мы должны будем пасть от его руки, если сперва не прикончим его самого, и все же мне трудно поверить…
— Мне намекнули, что, возможно, мы пали жертвой заговора, как я вам уже и говорил, — подчеркнул граф Брасс. — Это похоже не правду.
— Мы жертвы, это точно, — подтвердил д’Аверк, аккуратно сморкаясь в кружевной платок. — И все же я убежден, что об этом нам надо сперва поговорить с нашим предполагаемым убийцей, прежде чем пытаться прикончить его. Если мы убьем и ничего не выйдет, то мы рискуем остаться в этом ужасном отвратительном месте на целую вечность… И к тому же вместе с ним, поскольку он тоже будет мертв.
— Да, кстати, если уж об этом зашла речь, то как именно вы погибли? спросил его Оладан совершенно светским тоном.
— Отвратительной смертью, причиной которой была плотская страсть и ревность. Страсть моя, а ревность чужая.
— Как любопытно, — засмеялся Ноблио.
— У меня была любовница, которая.
— Как любопытно, — засмеялся Ноблио.
— У меня была любовница, которая.., такое, знаете ли, случается была замужем за другим человеком. Отличная хозяюшка… Изобретательна как у плиты, так и в постели, если вы понимаете, что я хочу сказать. Так вот, мы с ней чудно провели целую неделю, пока муж ее был в отъезде при дворе… Дело было в Ганновре, я там оказался по делам. В общем, это была восхитительная неделя, но однажды вечером, увы, она подошла к концу, ибо ночью должен был вернуться супруг моей милой дамы. Дабы утешить меня, она приготовила восхитительный ужин, прощальный букет. Никогда еще она не стряпала лучше. Там были и эскарго, и супы, и гуляш, и птица в нежнейшем соусе, и суфле» Ладно, умолкаю, дабы не возбуждать в вас аппетит… В общем, великолепная трапеза, которой я сполна воздал должное, хотя при столь деликатном здоровье, как мое, это небезопасно. После чего попросил свою возлюбленную, пока еще было время, на часок доставить мне наслаждение и в постели, ибо возвращение супруга ожидалось только через два часа. Она согласилась, хотя и не без колебаний. Итак, мы рухнули на любовное ложе в экстазе… И заснули крепким сном. Столь крепким, доложу я вам, что проснулись, лишь когда супруг ее принялся трясти нас за плечи.
— И он вас убил, да? — полюбопытствовал Оладан.
— В какой-то мере. Я выскочил из постели, оружия у меня не было, да, собственно, как и повода его убивать, ибо это он был оскорбленной стороной, а я всегда считал себя человеком справедливым. Итак, я выскочил и устремился к окну, без одежды, а на улице лило как из ведра. Пять миль я прошагал, чтобы вернуться к себе. В результате — пневмония.
Оладан расхохотался, и звук его смеха причинил Хоукмуну нестерпимую боль.
— От которой вы и умерли.
— От которой, чтобы быть точным, если только этот странный Оракул нам не солгал, я умираю сейчас, в этот самый миг, в то время как душа моя пребывает на этом ветреном холме и подвергается еще худшим мукам.
Д’Аверк укрылся от ветра близ развалин, оказавшись, таким образом, всего в пяти шагах от того места, где прятался Хоукмун.
— А вы, друг мой, как умерли вы?
— Свалился со скалы.
— Там было высоко?
— Нет, чуть больше десятка локтей.
— Но падение убило вас?
— Нет, это взял на себя медведь, что поджидал меня внизу.
И вновь хохот Оладана. И вновь мучительная боль у Хоукмуна в груди.
— А меня прикончила скандийская чума, — поведал Ноблио, — хотя, возможно, я умираю от нее в этот самый миг.
— Тогда как я встретил свою судьбу, воюя в Туркии против слонов короля Орсона, — заявил человек, принимавший себя за графа Брасса, Хоукмуну они неудержимо напоминали актеров, репетирующих роли. Конечно, интонации, жесты, манера выражаться могли ввести в заблуждение кого угодно. Были крохотные различия, и все же ничего такого, что позволило бы усомниться, что перед ним и впрямь его друзья. Однако точно так же, как не узнал его граф Брасс, все четверо казались друг другу совершенно чужими.
Слабая догадка забрезжила в сознании Хоукмуна, и он вышел из своего укрытия.
— Добрый вечер, господа! — он поклонился. — Мое имя Дориан Хоукмун Кельнский. Я знаю вас, Оладан… Вас также, Ноблио. Вас также, д’Аверк. А с вами мы уже встречались, граф Брасс. Вы здесь для того, чтобы убить меня?
— Чтобы обсудить, следует ли делать это, — отозвался граф Брасс, присаживаясь на плоский камень. — Видите ли, я мню себя опытным знатоком человеческой природы и, должно быть, преуспел в этом, если прожил так долго. А в вас, Дориан Хоукмун, я не ощущаю зла. Даже в обстоятельствах, которые оправдывали бы предательство, по крайней мере с вашей точки зрения, сомневаюсь, чтобы вы могли сделаться изменником. Именно это меня и смущает во всей этой истории. Во-вторых, вы знаете всех нас четверых, в то время как мы вас совсем не знаем. В-третьих, только нас четверых отправили сюда из потустороннего мира, и это кажется мне подозрительным.