Когда я выхожу из отеля, Марио и другие служащие за стойкой спрашивают, куда я направляюсь, а когда прихожу — где была. Можно подумать, под стойкой в ящичках у них спрятаны маленькие карты, на которых они отмечают все передвижения своих знакомых, — чтобы убедиться, что пчелиный улей функционирует без перебоев.
По вечерам я беру свой велосипед и выезжаю высоко в горы, минуя многокилометровые рисовые террасы к северу от Убуда, посреди великолепной зеленеющей панорамы. Розовые облака отражаются в стоячей воде рисовых полей, как будто на Земле два неба — одно наверху, для богов, а второе внизу, в глинистой воде, для нас, простых смертных. На днях ездила в заповедник цапель, при входе в который висит неприветливая табличка («Здесь можно посмотреть на цапель»), — но в тот день цапель почему-то не было, одни утки, так что я поглазела на уток и поехала в следующую деревню.
По пути мне попадались мужчины, женщины, дети, куры и собаки, и все были чем-то заняты, каждый своим делом, но не настолько, чтобы не остановиться и не поприветствовать меня.
Несколько дней назад вечером я увидела вывеску на вершине красивого лесистого холма: «Сдается домик-студия с кухней». Никак Вселенная ко мне благосклонна! Прошло три дня — и студия стала моим новым домом. Марио помог переехать, и все его друзья из отеля в слезах провожали меня.
Мой новый дом стоит на немноголюдной дороге, со всех сторон окруженной рисовыми полями. Это маленький типа коттеджа домик, оплетенный плющом. Владелица — англичанка, но летом живет в Лондоне, и я занимаю ее дом и замещаю ее в этом удивительном жилище. Здесь ярко-красная кухня, пруд с золотыми рыбками, мраморная терраса, душ на открытом воздухе, выложенный блестящей мозаикой; пока моешь голову, можно любоваться цаплями, устроившими гнезда в пальмовых деревьях. Потаенные тропинки ведут в восхитительный садик, за которым ухаживает нанятый садовник, — поэтому все, что мне остается делать, — глазеть на цветы. Я не знаю названия ни одного из этих экваториальных бутонов, поэтому сама их придумываю. Почему бы и нет? Это же мой собственный Эдем. Вскоре все растения в саду получают новые названия — нарциссовое дерево, капустная пальма, сорняк «бальное платье», спиралькавоображала, боязливый цветик, меланхоличная лиана и бесподобная розовая орхидея, окрещенная мною «первое рукопожатие младенца». Просто не верится, сколько вокруг чрезмерной, бьющей через край чистейшей красоты! Папайи и бананы можно срывать прямо с дерева, высунувшись в окно спальни. В саду живет кот, который становится настоящей лапочкой на полчаса в день, когда наступает время кормежки, а в оставшееся время орет как резаный, будто заново переживает вьетнамскую войну. Но как ни странно, меня это не раздражает. В последнее время меня ничего не раздражает. Я вообще не помню и не могу представить, что это такое — быть недовольной жизнью.
Окружающая вселенная звуков поражает не меньше. По вечерам играет оркестр сверчков с лягушками на басу. В мертвой ночной тишине воют собаки, сетуя, что их никто не понимает. А перед самым рассветом петухи со всей округи кричат о том, как круто быть петухами. («Мы — петухи! — кукарекают они. — И, кроме нас, никто другой петухом быть не может!») Каждое утро на рассвете проходит конкурс тропических птиц на лучшую песню, и неизменно все десять чемпионов заканчивают вничью. Когда же всходит солнце, все замолкает, и за дело берутся бабочки. Дом сплошь увит лианами. Такое чувство, что он в любой момент исчезнет в зарослях, и я исчезну вместе с ним, превратившись в экзотический цветок Я плачу за аренду меньше, чем в Нью-Йорке в месяц уходило на такси.
И кстати, слово «рай», пришедшее из персидского языка, дословно означает «сад, обнесенный стеной».[13]
80
Раз уж мы заговорили о рае, скажу честно: достаточно было всего три дня просидеть в местной библиотеке, чтобы понять, что все мои прежние идеи «рая на Бали» были несколько ошибочны. Впервые побывав на Бали два года назад, я всем растрезвонила о том, что этот маленький остров — единственное в мире по-настоящему утопическое место, с начала времен знавшее лишь мир, гармонию и равновесие. Идеальный райский остров, в истории которого не было ни одного случая насилия или кровопролития. Понятия не имею, откуда взялось столь возвышенное представление, но я с полной уверенностью распространяла его среди всех своих знакомых.
— Даже полицейские ходят с цветами в волосах, — говорила я, будто этот факт что-то доказывает.
Впрочем, на деле оказалось, что история Бали знала не меньше кровопролитий, насилия и диктаторства, чем история любого другого места на Земле, где живут люди.
Впрочем, на деле оказалось, что история Бали знала не меньше кровопролитий, насилия и диктаторства, чем история любого другого места на Земле, где живут люди. В шестнадцатом веке, когда на остров приехали правители с Явы, они, само собой, устроили здесь феодальную колонию с суровым делением на касты, а на то она и кастовая система, чтобы не особо утруждать себя заботами о тех, кто оказался на низшей ступени. Экономика Бали в те давние времена существовала за счет процветания работорговли, которая, мало того что зародилась за много веков до того, как на международную арену торговли живым товаром вышли европейцы, но и просуществовала еще долго после того, как работорговля в Европе была отменена. Что до внутренней ситуации, остров раздирали постоянные войны и нападения соперничающих правителей на соседей, неизменно сопряженные с массовыми изнасилованиями и убийствами. До конца девятнадцатого века среди купцов и моряков у балинезийцев была репутация безжалостных воителей. (Слово амок, означающее острый психоз,[14] на самом деле балинезийского происхождения и описывает технику боя, когда воин впезапно словно сходит с ума и набрасывается на противника, провоцируя суицидальную и кровавую рукопашную; европейцев эта практика приводила в откровенный ужас.) Обладая безупречно дисциплинированной тридцатитысячной армией, балинезийцы одержали верх над голландским вторжением тысяча восемьсот сорок восьмого, сорок девятого и, для верности, пятидесятого годов и покорились голландцам лишь тогда, когда противоборствующие островные короли разделились и предали друг друга, в борьбе за власть объединившись с врагом, посулившим им впоследствии выгодную сделку. Так что рассматривать историю острова сквозь дымку нынешней райской мечты несколько оскорбительно для реальности: не надо думать, что последнюю тысячу лет эти люди сидели на крылечке, улыбаясь и распевая веселые песенки.