Я ужасно устала, но все же не отпускаю тонкую голубую нить мантры и постепенно впадаю в такое состояние, что продолжаю выпевать имя Господа во сне, а может, всего лишь падаю в глубокий колодец вселенной. К половине двенадцатого оркестр ускоряет темп, и песня становится определенно веселой. Красиво одетые женщины со звенящими браслетами на руках хлопают в ладоши, танцуют, пытаются изобразить ритм тамбурина всем телом. Барабаны выбивают ритмичный, волнующий бой. Спустя несколько минут у меня возникает такое чувство, будто мы все вместе притягиваем две тысячи четвертый год. Словно мы опутали его нашей музыкой и теперь тянем по ночному небу, как тяжеленную рыболовную сеть, через край наполненную нашими, дотоле неизвестными судьбами. Это действительно увесистая сеть, ведь в ней — все рождения, смерти, трагедии, войны, любовь, открытия, изменения и катастрофы, что ждут нас в этом году. Мы поем и тянем сеть, сначала одной рукой, потом другой, минута за минутой, голос за голосом, ближе и ближе. Проходят последние секунды до полуночи, и мы поем, вкладывая в мелодию все наши усилия, — и в последнем отчаянном порыве наконец притягиваем к себе Новый год, который сетью покрывает нас, небо и тех, что под ним. Бог один знает, что ждет нас в этом году, но он уже наступил, и теперь все мы под его колпаком.
Это первый Новый год в моей жизни, который я праздную с совершенно незнакомыми людьми. Вокруг все поют и танцуют, но в полночь мне некого даже обнять. И все же не могу сказать, чтобы в эту ночь хоть на секунду почувствовала себя одинокой.
В этом я совершенно уверена.
41
B ашраме каждому дают работу, и мне поручают оттирать полы в храме. Этим я и занимаюсь несколько часов в день — стою на коленях на холодном мраморном полу с щеткой и ведром и оттираю, как Золушка. (Кстати, метафора от меня не ускользнула — мыть пол в храме — это всего равно что отмывать свое сердце, полировать душу; ежедневный монотонный труд, без которого невозможна духовная практика с целью очищения души, и так далее и тому подобное.)
На пару со мной к мытью полов приписана стайка индийских ребят. Подросткам всегда поручают эту работу, так как она требует больших физических затрат, но при этом не подразумевает непомерной ответственности: сделаешь плохо — никто особо не пострадает. Мои напарники мне очень симпатичны. Девочки — порхающие мотылечки, которые выглядят намного моложе своих американских восемнадцатилетних ровесниц; мальчишки — серьезные юные аристократы: они, напротив, кажутся на порядок старше американских мальчишек в восемнадцать лет. В храме разговаривать запрещено, но подростки есть подростки, и болтовня во время работы не замолкает ни на минуту.
В храме разговаривать запрещено, но подростки есть подростки, и болтовня во время работы не замолкает ни на минуту. И не все пустой трезвон: например, один мальчик, что весь день оттирает пол рядом со мной, серьезно поучает меня, как лучше выполнять работу:
— Относись серьезно. Не опаздывай. Будь спокойной, дружелюбной. Помни: все, что ты делаешь, ради Господа. И все, что Бог делает, Он делает для тебя.
Это изнурительный физический труд, но все равно работать каждый день часами намного легче, чем часами медитировать. Если честно, мне кажется, что медитатор из меня никудышный. Конечно, я запустила практику, но, по правде говоря, медитация никогда не давалась мне особенно легко. Мне никак не удается остановить ум. Когда я пожаловалась на это одному индийскому монаху, он сказал: «Ну надо же, ты единственный человек в истории планеты, у кого возникла эта проблема». После чего процитировал строки из Бхагавадгиты, священнейшего текста.
«О Кришна, ум тревожен, беспокоен, силен и неподатлив. Усмирить ветер столь же непросто».
Медитация в йоге — это и якорь, и парус. Медитация — путь йоги. Между медитацией и молитвой существует разница, хотя обе эти практики стремятся к единению с божественным. Говорят, что молитва — это когда ты говоришь с Богом, а медитация — когда слушаешь Бога. Угадайте, что легче дается мне? Да мне бы хоть весь день лялякать с Богом о всех своих переживаниях и трудностях, но, когда дело доходит до того, чтобы замолкнуть и прислушаться… совсем другое. Стоит попросить мой ум сидеть спокойно, на него немедленно находит 1) скука, 2) злость, 3) тоска, 4) беспокойство и 5) все вышеперечисленное одновременно.
Как и большинству гуманоидов, мне в нагрузку досталось то, что буддисты называют ум-обезьяна. Мысли перескакивают с ветки на ветку, задерживаясь лишь для того, чтобы почесаться, плюнуть и заверещать. Из далекого прошлого к неизвестному будущему ум совершает дикие скачки во времени, передумывая по десять мыслей в минуту, необузданно и бессистемно. Само по себе это проблемой не является; проблема в том, что каждая мысль провоцирует эмоции. Стоит подумать о хорошем — и я счастлива, но — прыг! — меня быстро бросает от счастья к тревожной одержимости, омрачающей все настроение. А стоит вспомнить, как кто-то меня разозлил, и я начинаю заново горячиться и обижаться. Потом ум вдруг решает, что сейчас самое время пожалеть себя, и одиночество не заставляет себя ждать. Ведь мы — то, что мы думаем. Наши эмоции — рабы наших мыслей, а мы в свою очередь рабы эмоций.