Боярыня только коротко вздохнула. (Тоже ожидала лишнего, ой как нужного в хозяйстве рубля.)
— Покуда сами не сядем на селах, порядку не жди! — с сердцем сказал Андрей. — Вишь, Твердило, кузнец, каких мало, бают, человека убил!
— Надо помогать, Андрюшенька! — живо возразила боярыня (понимала мужа с полуслова). — Может, ко князю сходить?
— Князя в екое дело мешать! Своих делов… С ханом… До нашего ли кузнеца нонече?! — Подумав, примолвил: — Однако схожу! Сраму б токмо не добыть… А по правде судить, так тово: преже разглядеть надо, кто убил и кого? Труженик завсегда прав, а тать, вор, пьяница и не сблодил, да виновен! С иным ничо не сделашь, не хочет работать — и на-поди! Куды такого? Каких детей воспитат?! Ну, разве в степь, ордынских гостей зорить… дак и то… Не! Коли справной мужик сам напал на татя и татя порешил, дак все одно виноват тать! Иначе, коли всем равну исправу по «Правде» давать, дак татю-то и выгода, ему и своей головы не жаль, а справной мужик — отойди посторонь!
— Погоди, Иваныч! — примирительно, любуясь своим богатырем-супругом, отмолвила жена. — Вызнай путем, може, твой-от кузнец вовсе и не татя порешил, а из соседей кого!
— Пущай! — взъярясь медведем, заорал Кобыла. — Пущай! Грех не по приключаю… Все одно невиновен в сем! Стало, имел нужду убить! Може, тот его травил-измывал, до ноздрей дошло, може, над дочерью, женой ли цего сблодил! Може, еще иной какой тайностью одолил… А токмо… Знал ли кто за Твердилою хоша един грех допрежь? Никто никогда! На братчине иной свара, кто разнимет да утишит? Кузнец Твердило! Помочь кому какая надоба, починить што али там подковать, хошь и даром, — Твердило! А ты… Вишь… По людину смотри! А справны мужики никого зазря не порешат! У корел, вона, рыбного вора поймают на дели — сетью опутают и в воду! Коневого татя наши мужики изловят — кол в ж… и концы! Есь, всегда есь такой выродок, што не даст никому ни жить, ни работать, ну ни во что! Его, такого не убивать — он весь народ перепортит, как паршивая овца стадо. На что ни пошли худое, каку пакость — изменить ли князю, свово боярина убить, мужиков пограбить, — такой сыщется…
Хлопнула дверь. Новый гость вступил в горницу. Усмехнувшись на громкую речь Кобылы, обтер багровое лицо красным платом:
— Кура курит! Чисто февраль на дворе! Кого ета честишь, Андрей? — смеясь, вопросил Иван Акинфов. — Здравствуй! Счас к тебе мой Федор с Морхиничем нагрянут!
Бояре обнялись. Микита, свернув грамоту, пятясь, исчез из покоя. Кивнув вслед уходящему, Иван полюбопытничал:
— Из дому ле?
— Да так, рублишка привез да и вести, братуха там…
— Почто шумишь?
— Кузнеца у меня в татьбе ищут. Доброй мужик, знатный мастер.
— Быват и добрый, а уж за мертвое тело заплатишь!
— Вестимо, заплачу. Не выдам мужика, а только обидно! Ни за што серебро князю Костянтину передавать!
— Тоже и самим-то разрешить… — возразил Иван. — Не дело! Иного порешат и непутем, глаз нужен! Нам с тобою разреши токо, вмиг кого ухлопаем, сами не заметим!.. Благодарствую! — отнесся он к боярыне, которая неспешно поставила на стол чарки, кувшин меду, вишневый квас и сейчас доставала приборы из поставца. Вошла жонка-прислуга, и в четыре руки стол был живо убран после трапезы Микиты и уставлен новою точеною и глиняною посудою.
— Щец не подать ле?
— А не откажусь! — весело отмолвил Иван, потирая застывшие на холоде ладони и посматривая на стол, на коем уже появились рядом с караваем хлеба, чашею топленого масла и кувшинами нарезанная крупными ломтями сиговина, миса вяленых псковских снетков, моченая брусника и рыжики.
Испив пока, до столов, кислого квасу, Иван ухватил щепоть перевитых, скукоженных жаром снетков и, отправив в рот, хитро посмотрел на Андрея.
— Иного подлеца и к делу приставить мочно! Я справного мужика не трону: за конем ходить альбо там што подай да принеси…
— Холопья на што?
— Холопья ти тоже! Иного на пашню посадишь — и сам ему поклон воздашь! Всякой твари свое место.
— Ну и держи ту тварь на чепи! — вновь взъярился Андрей. — Кажен похочет… а потом вот!
Иван мелко смеялся, жевал снетка, крутя головой.
— Те бы дать волю, ты народ, как племенной скот, разделил, и которы худы — под нож их?
— Почто под нож? — возразил Кобыла. — А так… Воли не давать…
— Воли! Ить коли б по-твоему, ну, мужика ты оправишь. А боярина? А князя? А ежель набольший такой народит? И его? — Иван показал пальцем по горлу. Андрей засопел, его ум не поспевал за быстрым умом Ивана.
— Запутал ты меня, Окинфич, маненько, а только одно знаю: так ли, сяк ли, а закон должон охранять труженика, а не тунеядца! А то втуне ядящих разведем и сами ся погубим тою порой!
— Закон, закон… — рассеянно повторил Иван Акинфич. — Как мыслишь, князю Лександру дастся княжение вновь?
— Баяли бояре, что с княжичем ездили в Орду, могут и Тверь воротить, а могут и все велико княженье. Ляксандр ить был великим князем-то!
Иван вздохнул, утупил очи.
— Чего вздыхаешь? — спросил Кобыла. — Я дак жду не дождусь домовь воротить! Плесковичи и добры до нас, а все воля не своя, не своя и отчина! А ты словно не радошен тем?
Иван Акинфич взглянул на приятеля без улыбки, устало и строго вымолвил: