— Так, — нахмурился я. — Начнем по порядку. Где Петька?
— Там же, где и вчера был, — буркнул Огоньков. И добавил: — Зря вас все-таки, Василий Иваныч, из психиатрической клиники вытащили. Вам там самое место!
— Молчать! Как ты разговариваешь со своим комдивом?!
Анка с Огоньковым переглянулись.
— Э-э… — начала Анка, — Василий Иваныч… Ты брось арапа-то заправлять. Какой же ты комдив?
— Что?!
— Поперли тебя с этой должности. Незадолго перед тем, как вы с Петькой из психушки вернулись.
Ничего себе!
— А кого же, позвольте осведомиться, на мое место назначили?
— Как — кого? Чапаева Василия Ивановича.
Я приложил ладонь ко лбу. Вроде температура нормальная. Проверил уши. Все в порядке — ничем не забиты. Может, просто ослышался?
— Кого? — повторил я вопрос.
— Чапаева Вэ И! — отчеканил Огоньков-Фурманов. — Василий Иваныч, мы устали уже от ваших бесконечных припадков и провалов. Лежите себе тихо.
Говорил я, Анка, не надо было его с собой брать. Испортит нам все дело.
— Какое дело? — тут же уцепился я.
— Никакое! — огрызнулась Анна. — Лежи знай! «Лежи»! Улежишь тут с такими новостями. А чего они дерзят-то мне? Да и потом… Кого назначили на место Чапаева Василия Ивановича? Чапаева Василия Ивановича? А я кто в таком случае? Я ведь и есть комдив Василий Иванович Чапаев — меня только что Анка и Огоньков так именовали. То есть я, конечно, не Чапаев, я Адольф. И не комдив, а бес… Тьфу, я же и бес-комдив… Тьфу, совсем запутался.
Анка напряженно грызла соломинку. Огоньков сосредоточенно откапывал себе в стогу отверстие наружу, — наверное, для наблюдения за окрестностями. Я внезапно обратил внимание на свой внешний вид. Где, спрашивается, щегольское одеяние комдива? На мне драные подштанники и грязная рубаха…
— Ребята! — уже не строго, а очень даже жалобно позвал я.
— Смилуйтесь! Скажите толком, кто теперь у вас комдив?
— Скажи ему! — фыркнула Анна.
— Чапаев Василий Иванович, — механически пробормотал Огоньков, сквозь пенсне всматриваясь в прокопанную норку.
— А я тогда кто?!
— Не орите, пожалуйста. Вы тоже Чапаев, но… похуже.
— Дане похуже, — пробасила Анка. — А совсем плохой Чапай. Никудышный — вот какой! Оторви и выбрось. Ты сам, между прочим, просил себя отстранить от должности.
— Да-а?
— Хрен на! — разозлилась пулеметчица.-Опять, что ли, забыл все?! Что с тобой случилось на станции Гром? Сглазили тебя, что ли? Был комдив — всем комдивам комдив! А однажды утром проснулся — и пошло-поехало! Провалы в памяти, бредятина сплошная… А после психушки и того хуже. Смирный стал, тихонький, забитый. И все думает, думает… Революционеру думать вредно! Самогону, как раньше бывало, — ни-ни, как ни уговаривали… Уж бойцы роптать стали — подменили нашего орла!
— Именно! — вырвалось у меня. — Именно подменили!
Но Анка меня не слушала.
— Я тебя на сеновал звала, ты мне что ответил? Оставь меня, женщина, — говоришь, — я не для этого мира предназначен!..
— Как-как сказал? — живо заинтересовался я.
— Петька на коленях стоял, тебя в кабак звал! Соблазнял твоим любимым анисовым первачом, Любкой-самогонщицей и кабатчику харю почистить! А ты ему: уйдите, мол, от меня с вашими плебейскими замашками! Я прирожденный аристократ! Это ты-то аристократ!!! Комиссар Огоньков умолял, как раньше, по морде ему въехать за чрезмерную интеллигентность, а ты: не тебе морду надо бить, а проклятому шарманщику! Откуда какого шарманщика выкопал?!
— Шарманщик! — охнул я, ощущая, как в голове щелкают, ладно складываясь, фрагменты мозаики.
— И кончилось тем, что засел в местной библиотеке книжки про старинную Германию изучать! Ужас! Лозовую надо у синяков отбивать, а ты книжки листаешь и плачешь: не могу найти, не могу найти…
— Интерес к исторической литературе, конечно, меня порадовал, — вставил свое слово Огоньков-Фурманов, — но ведь и дело свое забывать не стоит. Хорошо еще, что тот парень, которого вы с Петькой из больницы притащили, оказался огневым бойцом. Хотя вначале тоже чудил. Целый день бегал как лошадь, ржал и конские яблоки всюду раскидывал. Потом ненадолго превратился в Петьку. Бедный Петр чуть сам с ума не сошел от такого двойника.
— Он же больной, этот парень! — напомнил я. — Он ведь самый настоящий сумасшедший. У него расслоение личности и хронический склероз. Он в кого угодно перевоплотиться может.
— …А потом вдруг наслушался наш лысый друг у бойцов дивизии баек про былые подвиги бравого комдива Чапаева — и говорит: я, мол, и есть Чапаев! Обсмеяли его, побили и хотели расстрелять… Но тут — бой за Лозовую! Этот лысый пузан гимнастерку, галифе и папаху с тебя снял (а ты и не подумал сопротивляться), на Барлога вскочил и шашкой так… лихо взмахнул. И закричал: в бой! И так у него получилось это закричать, что вся дивизия, словно один человек, за ним пошла! Ух, какой был бой! Выбили мы с Лозовой синяков! Приходит орден на имя Чапаева от начальства, и тут уж никто из нас не сомневался, кого именно нужно награждать. Так ты потерял свою потом и кровью заработанную должность!..
Анна перевела дух.
— Но теперь… — всхлипнула она, — соколика нашего на виселицу ведут. Синяки проклятые! Из-за тебя, между прочим! Кого в дозор поставили, а он, вместо того чтобы бодрствовать и бдеть, книжками шуршал? И Чапая схватили… — слезы потекли у нее по щекам, — и Петеньку… Дивизия разбита… Только мы втроем и спаслись.
— Но теперь… — всхлипнула она, — соколика нашего на виселицу ведут. Синяки проклятые! Из-за тебя, между прочим! Кого в дозор поставили, а он, вместо того чтобы бодрствовать и бдеть, книжками шуршал? И Чапая схватили… — слезы потекли у нее по щекам, — и Петеньку… Дивизия разбита… Только мы втроем и спаслись. Что нам делать?