Господин майор оказался жирным, малорослым мужчиной, удивительно похожим на жабу, неудачно замаскированную под гусара: круглая, усыпанная бородавками физиономия наполовину скрывалась за огромными, истинно гусарскими усами с закрученными кверху кончиками.
— Сесть! — заорал он, выпучив на меня глаза. — Сесть, мер-рзавец!
Я поспешно опустился на стул. Майор некоторое время разглядывал меня, свирепо шевеля усами, сжимал и разжимал кулаки, будто прикидывал, как удобнее ему будет перепрыгнуть через разделявший нас стол и с особой жестокостью меня придушить.
— Кр-расное отр-ребье… — прорычал он наконец. — Говори, кто тебя послал?! Говори, что ты здесь разнюхивал, прохиндей?! А?!
Ответить я не успел. Последний майорский вопросительный вопль сорвался — господин майор натужно закашлялся и просипел:
— Квасу мне!
Тотчас открылась дверь, и солдат с закинутой за спину винтовкой поставил на стол запотевший глиняный кувшин, с ловкостью заправского полового обтер его полотенцем и, пятясь и непрерывно кланяясь, удалился. Господин майор присосался к кувшину, а оторвавшись от него, отфыркался, откашлялся и налил себе квасу в стакан.
— Горло тут с вами, подлецами, сорвешь… — пробормотал он, опускаясь за стол. — На чем мы остановились? Ага… Говори, красное отребье, кто тебя послал и чего ты здесь разнюхивал? И поскорее говори, а то у меня обеденный перерыв скоро, а за обедом я привык наблюдать последние муки приговоренных.
Ничего себе привычки у человека. Я не специалист, но, по-моему, такой злобный нрав обычно бывает обусловлен комплексом неполноценности. Вон у него харя какая отвратительная! Как не разозлишься на весь свет с такой харей? Проснется майор поутру, глянет в зеркало, плюнет — и только и мыслей у него весь день: кого бы до обеденного перерыва замучить.
— Между прочим, — осторожно начал я, — для меня ваши бородавки свести в два счета… Представляете, раз-два — и личико чистое, как у младенца? Хотите, я буду вашим личным имиджмейкером? Бассейн, тренажерный зал…
Майор не отвечал, пуча глаза и беззвучно шлепая губами.
— Ну и далее… — Я воспользовался минутным затишьем, чтобы встать и обойти вокруг стола, рассматривая под разными углами коменданта. — Второй и третий подбородки мы уберем. Четвертый, так уж и быть, оставим.
Четвертый, так уж и быть, оставим. Его можно воротником скрыть. Килограммов сорок-пятьдесят снимем. Приятная полнота к вашему чину вполне подходит, но вот эти складки… здесь… и вот здесь по бокам — это уже лишнее. У вас такое брюхо, как будто вы глобус проглотили. Затем — прическа. Мне кажется, полубокс вам подойдет… — Я заглянул под фуражку майора. — Ах вы лысый! Ничего, сейчас это даже модно. Так-с, что еще? Усы. Вы как хотите, а усы я настоятельно рекомендую убрать. Оставим легкую, элегантную небритость…
— Молча-а-а-ать!
Вопль был такой силы, что меня как ветром сдуло обратно на стул.
— Нет у меня никаких бородавок! — заорал, колотя кулаками по столу, очнувшийся майор. — Это просто сыпь… от перемены погоды. Нахал! Наглец! Невежа! Я т-тебе покажу… Я… Кхе… Квасу!
Не прокатило… Пока комендант булькал, опрокинув над глоткой кувшин, я лихорадочно соображал, что мне делать дальше. Врезать майору по бородавчатой репе и прыгать в окно? Да за окном — я, украдкой приподнявшись, выглянул — прапорщик терзает строевой подготовкой взвод солдат. Не убежишь.
Ах пекло адово… Что делать? Разве что плеснуть ему в стакан с квасом эликсира старого Моисея? Может, майора от алхимического варева настигнет резкая диарея — и он хоть на полчаса обо мне забудет?
Комендант был еще увлечен кувшином. Я быстро вытащил из кармана сверток, в котором оказался десяток запечатанных сургучом ореховых скорлупок. Вскрыв ногтем одну из скорлупок, я вылил несколько капель майору в стакан… Эликсир тут же растекся по поверхности маслянистой пленкой.
— Бородавки… — пробулькал майор, исследуя опустошенный кувшин на наличие последних капель. — Я тебе покажу бородавки… Сыпь у меня, понятно? От перемены погоды. Никто никогда не осмеливался говорить, что у меня… Квасу; чтобы вам пусто было! Заснули, орясины?!
За дверью застучали сапогами, встревоженно зашептали в несколько голосов. Видимо, комендант, ублажая натруженное за день горло, вылакал весь запас.
— Сию минуту-с, — просунулся в кабинет солдат. — Только в трактир-с сбегаем. Сию минуту-с…
— Негодяи, — икнул майор, снова усаживаясь. — Итак… кр-расная р-рвань… Значит, решил поиздеваться над дворянином? Над боевым офицером его царского величества?
— Никак нет, — смиренно ответил я.
— Молча-а-ать! — рявкнул майор, потом, подумав, заявил: — А вот я лучше тебя сейчас застрелю. Чтоб не заставлял меня больше нервничать… Не буду ждать до обеда. Где мой пистолет был? Сейчас только кваску еще глотну…
Я подобострастно подал майору стакан. Отпив глоток, комендант нахмурился, пожевал губами и молвил:
— Что-то меня в жар кинуло… Значит, о чем я? А, пистолет… Вот он, мой пистолет. Хм… Странно… Очень странно… И голова закружилась.
— А живот-то не болит? — с надеждой осведомился я.
— Живот не болит. А голова закружилась. Так… Значит, мы разговариваем. Ага… — Он с недоумением и испугом озирался по сторонам, точно находился не в собственном кабинете, а, скажем, в питерской Кунсткамере.